Князь Олег
Шрифт:
Власко, распоясав, как и Лешко, перегибу, подбитую куницыным мехом, сидел на широкой беседе сгорбившись и устало слушал кривичского старейшину. Как хотел бы он отстать от этой кутерьмы, затеянной Спиркой, но отказать бездетному двоюродному деду не смог, да и душа все еще страдала от событий в болоньей пустоши, хотя в этот раз Радомировна и не горячилась, особых слов, толкающих к мечу против варязей, тоже не глаголила. Молча проводила сыновей и мужа на ратное дело, и все. А ты вот тут снова сиди и гадай, поможет битва с варязями любви Радомировны или нет..
— Поздно идти к твоим мужикам-кривичам, — грозно отозвался Крисанф, лицом и манерами напоминавший старого
15
Корзно или корзень — плащ с меховой опушкой.
Спирка глянул хитрым прищуром своих карих лукавых глаз сначала на Лешко, затем на Власко, а потом на Крисанфа и гнусаво протянул:
— Коль станем поощрять их блуд, то никто не поймет, кто в нашей земле есть хозяин!
— Ишь, какую отчаянную правду решил ты против них использовать! Даже голос изменил, или душа измоталась от собственной лжи? — ехидно бросил ему Лешко и сплюнул в сторону. — Хоть бы раз глаза по-людски открыл! Сколько знаю тебя, Спирка, всю жизнь ты на всех с прищуром поглядываешь, темная твоя душа! Власко! Да неужто и у тебя душа потемнела?! Святый Святовит! Или ты, Власушко, до сих пор не можешь простить любовный грех своему отцу? — ехидно спросил он хмуро молчавшего новгородского посадника, а так как Власко снова ничего не ответил старейшине кривичей, то Лешко продолжил: — Грех на душу берешь, Власушко! Да и ежели бы ты был на месте отца тогда, сорок с лишним летовей вспять, и ежели бы ты видел ее, княгиню рарожскую, ты бы тоже захотел увести ее с собой.
Власко отвернулся от Лешко и ничего не сказал.
— Эх, Власушко, Власушко, не ту зазнобу ты полюбил! — горько выдохнул Лешко и горячо добавил: — Весь свет погасила она в тебе! Неужто вы только и живете ее плачем! Горем жизнь отравляете!..
— Хватит обо мне печься! — разозлился Власко, встал со скамьи и прошел мимо Лешко, задев его расстегнутой сустугой [16] . Он встал в центре светлицы и решительно изрек: — Прав Спирка! Русичи хотят всю власть над нами забрать, а мы лень свою впереди разума выпячиваем, да еще и оправдываем ее! Что толку, что урожай собрали, все равно большую долю им придется отдавать!
16
Сустуга — металлическая пряжка, застежка.
— Власко! — прервал горячую речь новгородского посадника хозяин избы, посадник Плескова, Синько. — Прости, что не даю тебе излить свою горькую речь до конца. Мы здесь готовы помочь тебе всем, что имеем. Но этого мало! Нужна дружина! А словене за эти годы почуяли, что варязе так же любят землю и боготворят небо и воду! Их вера и наша вера — одинаковы! Они скорее нам… старшие братья. И наш
— A-а! Как хотите, дубовые ваши головы! — отмахнулся Власко, но в это время распахнулась дверь светлицы, и вбежавший дворовый прокричал:
— Варязе пристань открывают!
— Ну вот и дождалися! — в сердцах крикнули Лешко и Власко, а Синько резко спросил слугу: — Плоты с кольями еще целы?
— Первого ряда уже не было, когда я был на пристани, сколь осталось — не знаю! — едва отдышавшись, ответил слуга, молодой светловолосый парень.
— Чем они громят наш затор? — зло спросил Синько.
— Баграми да веригами, — растерянно ответил парень и удрученно добавил: — Эх, и махали, только щепки к берегу летели!.. Слушай, боярин, им с такой силой любой край по плечу!
— Значит, не успеет солнце заглянуть в мое оконце, как они будут тут! — со злым ехидством проговорил Синько и сердито спросил: — Ну, кто в открытую готов их встретить в моем дворе?
Власко ухмыльнулся:
— Только я!
— Они убьют тебя! Уж в этот раз Олаф не станет слушать голос Святовита! Слишком яр, говорят! Тогда нам остается одно: наши погреба! Крисанф, Спирка, Лешко! Полезайте первыми, а мы с Власко — за вами. Микифор, ты тоже с нами полезешь, — быстро распорядился Синько и торопливо указал гостям на потайную дверь за печью, которая умело была скрыта висящим на ней богатым ковром. — Ну, что сидите?! Скорей, нам надо добраться до изборского причала!
— Не успеем, — безнадежно отмахнулся Крисанф, изборский посадник. — Там наши варяжичи тоже не дремали. Как только я выложил им скороньеву плату, Вальдса аж передернуло. Как размахнулся он, как маханул рукой, как рассыпал по полу все наши кожаные денежки! Схватился за секиру и закричал, как резаный! Опять мы вздумали пытать их терпение! Да!
Вздумали, да не все обдумали. Не полезу я в погреб, Синько! И прятаться от них не стану! А ты, Спирка, как хочешь!
— Перед сопливым соплеменником решил осрамить меня, седовласого хранителя словенского обычая и духа! Много хочешь, Крисанф! Я остаюсь здесь и встречу поганых по их достоинству! — гордо молвил Спирка.
Власко засмеялся:
— Ну вот и рать готова! А я горевал — не с кем на варязей идти! А ты, Лешко, иди, хлеб-соль готовь, синеголовых пора встречать! Мы, словене, всю жизнь хлебосольны к недругам! Как же! Гости пожаловали! Сначала гости, а потом — хозяева!.. Они серебро с нас драть, а мы для них в болоте железняк добывать, меха из лесу таскать! Глядишь, так все добровольно и отдадим! — расходясь, кричал Власко. — Ладно! Что заслужили, то и получаем! Ежели хочешь скрываться, Синько, то иди один! Я никуда не пойду! Я еще раз хочу заглянуть в варяжьи души!..
Олаф, видя, что пристань, плот за плотом, освобождается, решил, посовещавшись с Гюрги и своими меченосцами и разделив дружину на две части, вступить на плесковскую землю. Часть дружины останется охранять ладьи и пристань, а другая войдет в Плесков.
Он стоял на верхнем помосте своей ладьи, поглядывая то на глинистый, омытый холодной мутной волной берег, то на передний ряд ладей, в которых дружинники баграми подцепляли плоты с частыми ершистыми кольями и, подгоняя их к борту суден, удерживали на воде до тех пор, пока другие ратники мощными цепями не сбивали колья с плотов. Затем плоты поддевали на крюки и осторожно ставили на ладьи, освобождая путь к берегу Плескова.