Князь Олег
Шрифт:
— Ты что-то увидел сейчас, сынок? — тревожно спросила Экийя, почувствовав, как вспотел лоб от предчувствия.
Ребенок испуганно прильнул к матери и крепко обнял ее за шею.
— Не уходи от меня! — прошептал он ей на ухо, и она, задохнувшись от счастья, ласково погладила его по спинке. — Мне страшно! — пояснил вдруг он так же таинственно, на ухо, и снова крепко обнял ее за шею.
Экийя вздрогнула. Который день он шепчет ей эти слова и боится сказать что-то еще.
— Ну, мой маленький, мой ненаглядный сыночек, что тревожит тебя? Стража в доме утроена, на каждом повороте стоят с секирами удалые охранники семейного счастья киевского князя, а сын его который день не засыпает и не дает покоя
— Нас всех… убьют, — наконец шепотом сказал он и пояснил: — Я это вижу каждый день, когда берусь за поясной набор. — И он указал на угол за большим столом с игрушками, изготовленными на досуге умелыми руками отцовских дружинников и ремесленников Киева.
— Что ты, радость моя! У нас столько защитников!
— Мама, я это вижу каждый день! Это не сон! Я боюсь спать! — захлебываясь слезами, горько говорил он и, подведя мать к пустому углу, сказал: — Вот, я протягиваю руку за своим поясным набором и поворачиваюсь лицом к этому проклятому углу!
— Не говори о проклятиях, сыночек, так нельзя, — пытаясь отвлечь сына от болезненного состояния, улыбнулась Экийя и провела рукой по стене. — Светлый дух, мой Святовит, скажи, о чем ты хочешь предупредить мою семью? — Она присела на корточки рядом с сыном и пристально вгляделась в ту часть стены, которая была на уровне лица Аскольдовича. Сын закрыл свое лицо ладонями.
Экийя не отводила от стены взора. Немного погодя на стене забрезжило светлое облачко, и внутри его она увидела фигуры близких ей людей, спускающихся к какой-то реке, где началась кровавая сеча.
— Нет! — закричала Экийя что. было сил, и на ее вопль сбежалась вся стража дома.
Бледная Экийя безумно раскачивала головой в разные стороны, крепко прижимая к себе сына, и повторяла только одно слово: «Нет! Нет! Нет!»
Стражники недоуменно обшарили всю комнату, привели для гневного спроса няньку, дрожащую от страха и ничего не понимающую, но Экийя не могла от ужаса, охватившего все ее существо, что-либо произнести и молча смотрела на суету и переполох охраны.
— Мама! Ты же говорила, что Святовит нам поможет! — вдруг пролепетал напуганный Аскольдович и вернул Экийю к действительности.
Она поцеловала сына в лоб, крепко обняла его за плечики и резко приказала стражникам:
— Найдите Аскольда, позовите его домой и без него не возвращайтесь!
Стражники побледнели: найти Аскольда в русальную ночь!
— Идите! — гневно потребовала Экийя, видя на лицах стражников нежелание выполнить ее приказ, и сурово добавила: — Не то я сама вам голову снесу! — топнула она ногой, и те наконец-то двинулись к двери.
Экийя задумалась. Ежели Святовит который день подряд извещает семью Аскольда о ее дальнейшей судьбе, значит, боги ничего уже изменить не могут. Такова воля свыше! А как же изменить волю богов? Да, семейных молитв к Святовиту она знала множество! Это были молитвы о сохранении здоровья отца, сына и матери. Это были молитвы о сохранении благополучия ее дома. И она задабривала своих богов жертвами, чтобы они ее ничего этого не лишили. Значит, нужна другая молитва! Но где? Неужели прямо у изваяния Святовиту, там, где молится сам Аскольд, Бастарн и Дир, а другим — не место? Тем более женщинам!..
Экийя погладила сына по голове и твердо сказала:
— Мы попробуем это сделать вместе с тобой, сынок, и прямо у Святовита попросим его избавить нашу семью от бед и несчастий!
— Но к Святовиту имеют право подходить только мужчины! — шепотом напомнил Аскольдович. — Отец говорил, что детям и женщинам Святовит не внемлет!
— Я знаю, сын, — устало возразила Экийя, — но мы будем очень усердно просить Святовита снизойти до нашей мольбы, может, он и сжалится над нами.
— А может, лучше дождаться отца, поведать все ему, и пусть он вымолит у Святовита
— Почему ты боишься Святовита? Ты же защитник мой и своей будущей семьи, — грозно проговорила Экийя, стараясь не выдать сыну своего страха перед Святовитом. Сказано ведь жрецами: от рождения женщина поклоняется богине Мокошь и богу Радогосту. Мокошь дает ей здоровье, семью и детей, а Радогост — мужа и радость в любви! Чего ты еще хочешь, женщина? Посягнуть на удел мужчины? Не гневи богов! Тебе уготована твоя судьба, ей и повинуйся!.. Но тот мужчина, который должен в одно мгновение отвести роковой удар злой судьбы от своего семейного очага, не слышит зова своей семьяницы! Он слеп и глух к зову своего сына. Он потерял чутье своего сердца. И я не могу больше ждать, ибо боги, которые известили меня о предстоящей беде, смотрят на меня своим испытывающим взором. Я не могу бездействовать. Радогост мне этого не простит.
Экийя взяла сына за руку и убежденно изрекла:
— Я знаю, что надо сказать Святовиту! Пошли!
Она вывела княжича из дома и повела его в южный угол двора, где в тени вишен, ясеня и каштанов на особом постаменте возвышался Святовит. Четырехликое изваяние встретило своих необычных просителей с каменным равнодушием и заставило правую руку княгини, державшую горящий факел, взмокнуть от напряжения и нервной дрожи. Сын, чувствуя волнение матери, вцепился в ее левую руку дрожащими ручонками и не сводил глаз с ее бледного как полотно лица. На огромный каменный лик сурового бога Аскольдович никак не мог заставить себя взглянуть хотя бы одним глазом. Все его существо, казалось, просило прощения у всемогущего бога за то, что он нарушил древний запрет и вместе с матерью свершает преступное святотатство.
А мать, пересилив свой страх, подняла повыше факел и всмотрелась в лико Святовита с южной стороны.
— Прости, всемогущий боже, что женщина предстала перед тобой со своим сыном. Муж мой, Аскольд, киевский князь, веселится на Почайновской Поляне в честь русального празднества и не чует, какая беда нависла над его неугомонной головой! — Экийя говорила горячим, горестным голосом и, казалось, верила в то, что каждое ее слово, как раскаленная стрела, вонзается в душу стоявшего перед ней божества и заставляет его склониться к лицу скорбно просящей женщины. Она пристально вглядывалась в южное лико божества и не увидела того холодного равнодушия камня, которое так напугало ее сначала. Она перевела дух и с новым приливом сил обратилась за помощью к Святовиту: — О величайший и мудрейший из богов! Молю тебя, спаси и сохрани жизнь того, кто дал жизнь сыну моему и кто хочет завтра уйти в поход на греков, чтоб покарать их за коварство и обман! Сделай так, молю тебя, чтобы он вернулся домой, а греки не причинили бы ему вреда. Пошли им мир и понимание друг друга! Пусть осветится душа Аскольда светом доброты и любви к другому народу, который в ответ на это сохранит жизнь и ему! Сделай так, Святовит! Прошу тебя! Прошу за себя и своего сына, которому будет трудно жить без отца! — горячо, не вытирая слез, просила Экийя и слегка повела левой рукой, которую никак не хотел отпускать Аскольдович.
Сын робко взглянул на грозное лико Святовита, увидел снисходительное понимание во взгляде огромного божества и чуть слышно проговорил:
— Сделай милость, Святовит, убереги моего отца, киевского князя Аскольда, от лиходейства и убийств! Пусть он никого не тронет в пути своем, и его — никто! Прошу тебя, добрый Святовит! — уже увереннее произнес под конец Аскольдович и, достав свой драгоценный поясной набор, бережно положил его к подножию изваяния.
Мать поцеловала сына в голову, затем крепко обняла его левой рукой и низко поклонилась Святовиту: