Князь Рус

Павлищева Наталья Павловна

Вечером у костра Рус попытался рассказать, как это непросто – сделать так, чтобы жгуты удержались, легли ровно и хорошо слепились меж собой. Женщины только хихикали – наконец появился мужчина, оценивший и их труд! А родовичи посмотрели на последние два пока не разбитых горшка с некоторым уважением.

Надо ли говорить, насколько прибавилось Русу женской любви? Теперь все они, от малой до старшей, были готовы молиться на молодого князя. Полисть ревниво слушала рассказ мужа и жалела, что отправилась за одолень-травой, а не к реке лепить горшки. У нее-то получалось

куда лучше, чем у этой девчонки Поруси!

– Думаешь, ткать проще? Или пряжу делать?

Рус с изумлением уставился на жену:

– Не думаю. Всякий труд по-своему сложен и ловкости требует. Ложку для варева вырезать и то умение нужно.

Тимару очень понравился этот разговор. Понимание, что любой труд нужен и важен и требует умения, сильно сплачивало Род, они больше ценили друг дружку и относились теплее. Теперь, глядя на треснувший горшок, мужчины будут так же жалеть вложенный в него труд, как и женщины. Своим любопытством Рус, сам того не ведая, помогал Роду стать единым целым. Кроме того, глядя на князя, и остальные считали незазорным выполнять женскую работу. Это тоже хорошо.

А Полисть явно ревновала мужа. Не только ко всеобщему обожанию, но и к самой работе. Вот чего он сидит с Вуколом, выдалбливая очередной скребок? Небось не завтра женщинам выделывать шкуры? А если и выделывать, то не так много, пока скребков достаточно. Бедная женщина так и заснула в одиночестве, пока ее любопытный муж трудился.

Полисти становилось все труднее. Сначала на нее посматривали настороженно, это не слишком хорошо, когда женщина уходит от одного мужчины к другому, даже к такому, как Рус. Потом родовичи успокоились, любовь дело неподневольное, коли сердце не легло, лучше разбежаться сразу. И то, что к брату ушла, тоже не беда, в жизни всякое бывает.

Задолго до света Полисть в одной рубахе скользнула из своего жилища, тихонько пробралась к зарослям и исчезла, точно ее и не было. Первые лучи солнца застали жену Руса уже возле небольшого звонкого ручья, не пересыхающего в любую жару.

Женщина принялась растирать что-то принесенное с собой, смачивая водой из ручейка.

– Как рождается ручеек в земле, так пусть родится во мне новая жизнь! Как вырастает из нее травинка, так пусть растет и во мне дитя! Дай мне силы, Мать-Земля, помоги созреть плоду в чреве моем! Великая Богиня-Мать, помоги своей дочери!

Долго бормотала Полисть, пила снадобье, пускала остаток по воде… Женщина молилась горячо, казалось, ее просьбу услышали и Небо, и Земля, и Вода.

Но услышали не только они. Из-за большой ели за Полистью внимательно наблюдала другая женщина.

– О дите просишь, Полисть? Проси, проси, глупая. Я помогу тебе, я!

Глаза недобро сверкнули.

Но шли месяц за месяцем, а у Полисти и Руса детей все не было. Великая Богиня-Мать не желала помогать. То и дело убеждаясь, что снова не тяжела, женщина мрачнела с каждым днем. Она понимала, что пройдет время, и Рус будет с тоской глядеть на чужих ребятишек. Пока же с

тоской глядела она сама. А еще на других женщин: вот эта, и вон та, и даже эта смогла бы родить Русу сына или дочку, а она не может! Иногда приходили дурные мысли, что Рус уже жалеет, что взял ее в жены, тогда Полисть вдруг принималась изводить самого Руса.

Однажды она разрыдалась, признавшись мужу, что страшно ревнует его из-за того, что другие женщины могли бы родить детей, а она не может. Рус долго гладил Полисть по светлым волосам, уговаривая, что любит ее от этого ничуть не меньше. Он не знал, как помочь любимой, если уж не могли Илмера и Тимар, то что ему… Оставалось только любить жену и прощать ей нелепую ревность.

– Рус, а ты не бросишь меня?

– Брошу? Что пришло тебе в голову?

– Если полюбишь другую, ты скажи, я отпущу с миром…

– Полисть, любая, не изводи себя.

Но не изводить никак не получалось. И чем веселее и общительней становился муж, тем больше мрачнела жена. Временами она попросту ходила за ним следом, следя за каждым шагом. Рус смеялся:

– Бери и себе отбойник! У меня же получились горшки, получатся и у тебя скребки!

Полисть фыркала и уходила, кляня сама себя.

Наконец она решилась поговорить, но не с Илмерой, как могла бы, а с Тимаром.

Волхв без лишних слов понял, что так мучает женщину.

– Ты зря беспокоишься, Рус все понимает и не судит тебя.

– Скажи, что мне делать?

– Живи так, как жила раньше. Рус полюбил тебя веселой, жизнерадостной девушкой, не становись злой старухой раньше времени. Не изводи себя и мужа ревностью. Ты можешь потерять его любовь.

Легко сказать, но как же трудно сделать! Не получалось: Полисть по-прежнему ревниво следила за каждым шагом Руса. Тот поневоле стал чураться женщин и девушек, все больше проводил времени с Вуколом и все больше мрачнел.

Однажды коваль не выдержал:

– Чего Полисть тебя ревнует, разве есть за что?

– Нет.

– Объясни.

– Объяснял, – мрачно хмыкнул Рус. – Не понимает.

– Она же хорошая…

– Хорошая, только глупая. Ладно бы только меня изводила, так ведь себя поедом ест!

– Почему, Рус? Что не так?

Они уже много дней работали рядом, о многом переговорили, князь хорошо знал, что Вукол не болтун и лишнего никому не скажет, потому вздохнул:

– Бесплодна она, потому и корит себя. И боится, что я из-за того ее брошу. А еще боится, чтобы кто из родовичей не догадался…

– Чего скрывать-то? Это давно все поняли. Беда, конечно, Рус, но что ж поделаешь? – И вдруг заглянул в лицо: – Неужто и впрямь бросишь?

Рус фыркнул, точно рассерженная лошадь:

– Как мог такое подумать?!

Вукол с удовлетворением хмыкнул, он и не ждал от князя иного слова. Некоторое время работали молча, и вдруг коваль снова что-то сообразил, осторожно поинтересовался:

– А… ты знал, когда от Словена брал?

– Знал.

– И взял?!

– Не вина ее в том, а беда. Худо, что поедом себя ест и мне покоя не дает.