Князь Рысев 4

Лисицин Евгений

Мне тут же вспомнился пистолет, который она тогда дала мне и который был утерян в пожарище доходного дома. Да, эта игрушка точно была получше моего Подбирина.

Катя была словно змей-искуситель. Ее слова ядом проникали в душу, пачкая собой помыслы — в самом деле, чего я добьюсь сейчас? Надо уходить и попробовать еще раз. Но позже.

Вместо этого покачал головой в ответ. Нечто мне подсказывало, что стоит выйти из этих туннелей, и вход навсегда будет закрыт для меня. Вспоминалась та клятая история Кондратьича про несчастного офицера — дьявол не прощает тех, кто не держит перед ним слово. Обман выйдет мне боком — в

конце концов, я ли не знал об этом, когда соглашался? Ребенок, вечно стонущий на задворках моего сознания, сейчас захныкал вновь, говоря, что старик был прав. Надо было бросить все и бежать в деревню, а теперь…

Что делать теперь?

Она ждала моего решения и часто заморгала, когда я его огласил.

Переспросила, будто ослышалась, разом поскучнела.

— Вы уйдете на поверхность вместе с ним.

Она опустила глаза, огладила мой плоский живот ладонями, нащупывая кубики пресса. Словно желала проверить — хватит ли у меня в самом деле сил на то, о чем только что смел ей заявить.

— Соорудим носилки. Майя проложит путь — быть может, сейчас она и не в лучшей форме. Да и Щука твоя: она ведь может пробить камень там, где не справится Тармаева?

Девчонка отрицательно замотала головой, плотно сжав губы.

— Не может. Щуку надо отпустить — эти поганцы становятся агрессивны через некоторый период. Феромоны… а, неважно. Федя. Ты в самом деле собрался идти в эту пучину в одиночку. Сам? Без всех?

Я ткнул пальцем в парящую над ухом Нэю, будто говоря, что ее точно возьму с собой. Она и оружие, и светильник, и средство от того, чтобы попросту не свихнуться.

Вздох мне был ответом.

— Повзрослел, возмужал, окрутел. Но остался столь же наивен, как и был. Я не буду тебя удерживать — в отличие от остальных, научилась ценить в тебе твое умение сказать свое слово. А вот другие девчонки не оценят. Хочешь сказать им об этом прямо сейчас?

Тянуть не было ни сил, ни желания, ни смысла.

— Федя?

Майя сразу заподозрила неладное, едва мы вышли вместе с Катей, привстала. Готова была подскочить ко мне. Я остановил ее одним лишь взглядом, заставив сесть. Словно послушная девочка, она медленно опустилась назад. Успевшая задремать на ее груди Лиллит, только что закончившая рассказывать очередную свою байку, устало терла глаза, зевнула.

Алиска пряла ушами — то, что я собирался сказать, она чуяла едва ли не нутром, если и вовсе не слышала звериными ушками.

Катя стояла у меня за спиной, будто монолит. Ее взгляд так и буравил мою спину: казалось, что она насмехается: «Там, во мгле, ты был смел и отважен сказать любую глупость. Хватит ли тебе теперь смелости повторить, глядя прямо им в глаза?»

Шмыгнул носом — это в самом деле оказалось непросто. Стиснув кулаки, натянув на лицо маску серьезности, я боялся только одного — голос даст петуха, и прозвучу слабо и жалко.

— Вам надо уйти.

— Возвращаемся?

Майя, казалось, просияла от только что услышанного; ей успели порядком надоесть эти треклятые руины и катакомбы. Как и всякая девчонка, она жаждала вырваться из этой темноты наверх, поближе к солнцу и мороженому. Мысленно уже пребывая в мелких заботах, она была готова броситься собираться в дорогу прямо сейчас.

— Вам надо уйти, — сделал нажим на первом слове. — Вам, девочки. Возьмите с собой Кондратьича и идите наверх. Я остаюсь.

На Тармаеву страшно было смотреть — ее лицо спешило сменить одну маску на другую. Внутри девчонки бились чувства, ей жаждалось сначала переспросить, но по моей позе, моему лицу она сразу же поняла, что я сказал именно то, что сказал.

Она хотела умолять, трясти меня за плечи, колотить по щекам обидами пощечин и не верить.

— Федечка… Федя… мы ведь только, а ты…

— Ты обезумел?

Алиска сменила непосредственность на ярость, абсолютно полностью согласная с лучшей подругой. Не помня саму себя, ища защиты, Майка рванулась к ней в объятия — все ее тело сотрясали девичьи рыдания. Краем глаза я заметил, как лыбится Менделеева — не их слезам, но их реакции. Словно она так и желала сказать — ну я же говорила!

Она говорила. Мне показалось, что прямо с невысокого пещерного потолка на меня ухает груз ответственности и вины. Завел в эти пещеры, едва не погубил, сам чуть не пропал, а теперь, когда они вылезли из этой заварушки, прогоняю, как безродных псин. У совести была тысяча слов на этот счет, и она обещала меня грызть весь дальнейший путь.

— Вы разве не видите? Ему плохо! Кондратьич ведь не переживет тягот дальнейшего пути…

— И потому ты решил заставить нас бросить тебя здесь? Почему уходим мы, почему ты не хочешь идти с нами?

Алиска была непреклонна, желая отхлестать меня плетью упреков. Майка бросала на меня взгляды, словно надеясь, что, узрев ее, доведенную до слез, я тут же сдамся, выдохну и изменю свое решение. Интересно, сколько раз этот фокус срабатывал на бывшем Рысеве?

— Потому что… — Я вдруг поперхнулся, поняв, что нормального ответа на этот вопрос у меня попросту нет. Чем могу оправдаться? Тем, что Вита ускачет дальше, сгинет в этих пучинах навсегда — и мы не сможем вернуться сюда вновь? Даже если так, они не поймут.

Или попросту не захотят понимать. Я закусил губу, но был стоек и тверд. Сказал слово, значит, надо его держать. Главное, убеждал себя, — это не ухнуть в пучину оправданий, а я чувствовал, что разговор готов был скатиться именно в них.

Поднял голову, стараясь звучать как можно убедительней. Разгневанные женщины — это почти что мой криптонит. Черт, да тут любой мужчина скажет, что спорить с ними то же самое, что ссать против ветра!

— Если я уйду, больше никогда не смогу сюда войти. Помните ту мелкую тварь у входа? Он ясно дал понять, что путь сюда для меня открыт всего лишь один раз. Выберись мы все вместе — и моя смерть лишь станет делом времени. А Кондратьич — что вы хотите мне предложить? Бросить его здесь? Оставить на растерзание этой всепоглощающей мгле? Гмуры, что доберутся до его трупа, обглодают кости и…

— Если ты останешься здесь, они обглодают твои кости, Федя! — не выдержала Майя.

На ее лице тотчас же отразилась озлобленность: признавать мою правоту она не желала. Обиды, копившиеся в ней годами, из крохотных червей разрастались в огромных огнедышащих драконов. Оторвавшись от велески, Майя наступала на меня, словно огнеметный танк.

— Ты останешься один. Здесь водятся гмуры, здесь полным-полно таких огромных, пожирающих камни и не брезгающих человеческим мясом червей! Здесь водятся такие чудовища, какие ты даже себе представить не в состоянии. Мы не рассказывали тебе, что нам попалось на пути и как мы выпутались из всех этих передряг, но там хватило бы на целый бестиарий!