Князь Трубецкой
Шрифт:
— Мы помним, — сказал Дед, — что ты отправляешься не Отечество защищать, его и без тебя защитят. Есть кому, слава богу. И защитили, как нам указывает учебник истории. Ты отправляешься строить для этого самого Отечества светлое будущее, и никак не меньше. Значит…
— Значит, — сказал Трубецкой, — все средства хороши. А подвиг должен зависеть только от личных действий меня, любимого.
Дед хмыкнул, но спорить не стал. Хотя обоим было понятно, что не бывает такого, чтобы только от одного человека все зависело. Вот хоть тресни — не бывает. Да еще так, чтобы
Можно было, конечно, убить Наполеона.
Нет, серьезно, была такая возможность, но от нее сразу отказались. И не потому, что было слишком рискованно, наоборот. Когда полыхнет Москва и огонь подступит к самому Кремлю, император бросится на выход и двинется по Арбату в безопасное место. И охрана его в этот момент будет не так чтобы надежна, да и все будут слишком взволнованы, чтобы обратить внимание на Трубецкого с егерским штуцером в руках. Одного выстрела хватит, чтобы изменить историю.
Но вот в какую сторону эта самая история потом покатится, не мог предсказать никто. Да и доказать потом, что это именно Трубецкой стрелял, будет ой как непросто. Ну и шанс уйти после выстрела… Нет, не подходит. К тому же — не то время, чтобы цареубийца героем стал.
Когда герой-партизан Фигнер предложил Кутузову убить Наполеона прямо в Кремле, Михаил Илларионович долго кряхтел, не решаясь принять предложение. Пытался свалить решение на своего начальника штаба, но Ермолов, словно не понимая… или все понимая прекрасно, отбояривался: «Как прикажете!» Ничего потом у Фигнера не получилось, но несколько тяжких минут он главнокомандующему доставил.
Значит, убийство Наполеона нам не подходит.
Брать города, как это делали Винцингероде, Бенкендорф, Давыдов и прочие партизаны, Трубецкой не мог, да и не собирался, большой отряд в его планы не входил, большое количество народу скорее мешало бы Трубецкому, так что и этот путь к славе был заказан.
Первым ворваться в Париж? Водрузить флаг на соборе Парижской Богоматери? Так не будет общего штурма. Будет сражение перед городом, будет атака русских войск на Монмартр и судорожные переговоры с французским командованием, которое больше интересовал не столько сам факт сдачи столицы, сколько необходимость соблюсти приличия и не опозориться. Значит, сидят генералы в кафе, спорят, как сдавать Лютецию и куда отойдут французские войска, а тут князь Трубецкой флаг втыкает в пасть горгульи?
Подвиг?
Нет. Чушь и анекдот.
Список возможных подвигов все сокращался и сокращался, получалось, что особых вариантов и нет, что тот путь, который реальный князь Трубецкой прошел в ту войну, от ордена к ордену и от звания к званию, — единственно логичный и возможный. И совершенно не подходит тому, кто завладеет телом князя.
— А что, если… — Трубецкой постучал пальцем по листу бумаги с хронологией той войны. — Если уж я начал с ним общаться, пусть и не напрямую, то будет логичным…
— И где ты планируешь все это провернуть? Прямо там, на месте? Не подходит. Получится небольшая стычка на линии аванпостов, ну да, тебе, может, дадут орденок, и все. Легендами это не обрастет.
И Дед был прав. Но и Трубецкой не собирался лезть напролом, без изыска.
— Вот смотри: то, что это произойдет, мы знаем. Знаем, куда потом его повезут, — так?
— Так.
— И то, что сам Наполеон будет с ним разговаривать, кричать и угрожать расстрелом, мы тоже знаем. То, что его не расстреляют в конце концов, в тот момент не будет знать никто, даже Наполеон. То есть если я все проверну достаточно быстро, то получится, что я его спасу от смерти, да еще утру нос самому французскому императору.
— А если тебя зацепят? — закурив, как бы между прочим поинтересовался Дед. — Свяжут белы рученьки, поставят к стеночке…
— Значит, не судьба, — развел руками Трубецкой. — Если к тому моменту я и вправду приобрету себе имя, то меня, пожалуй, расстреляют прямо там, на месте. И генерала ко мне присовокупят.
— Ну… он и так проживет не особо долго, отдаст богу душу 10 июня тысяча восемьсот восемнадцатого… в сорок восемь лет, от ран и болезней. Ну не примет он участия в сражении при Калише, при Лютцене, не возьмет штурмом Суассона — все это сделает кто-то другой. Не катастрофа. Если тебя убьют — плохо, но… — Дед в задумчивости постучал пальцами по столу. — Но если получится его спасти, то… Красиво может получиться. Полагаешь, ты к тому времени группу уже сколотишь?
Группу к началу октября Трубецкой уже сколотил. Неплохая получилась группа. Не из суперменов, но ребята были толковые. И не брезгливые.
Крестьян к тому моменту Трубецкой уже распустил по домам. После посещения Москвы и в результате регулярных нападений на обозы мужики, в общем, разбогатели. Да и вопрос теперь стоял не столько о нападении на французские войска, сколько о защите своих сел и деревень от мародеров. Трубецкой своим все так и объяснил. Не забыл напомнить, что убивать теперь нужно французов аккуратно, так, чтобы потом в избах ничего такого нельзя было найти. Убили и закопали. Или утопили в болоте.
Еще можно было брать в плен и отводить к армейским, там еще и денежку на этом можно было заработать, начинали приплачивать мужичкам за пленных, чтобы хоть кого-то пейзане приводили в русский лагерь живым.
— И никому не рассказывайте, что были в моем отряде. Вы вообще ничего не слышали о князе Трубецком. Не слышали ведь?
Мужики и не слышали. А чего там слышать? Они привыкли Сергею Петровичу верить, сколько вон с ними прошел и ни разу слова не нарушил. И если обещал после войны приехать и выкупить, то и приедет, и выкупит. А не сможет — сами решат. Денежки есть. И на всякий случай оружие будет в лесу спрятано.
А ту службу, что князь попросил исполнить к декабрю, мужики обещали сделать. Для Сергея Петровича можно будет и еще раз повоевать, чего уж там. И сами придут, и приведут кого-нибудь еще… Вот передохнут по домам малость, и…
Так что к началу октября у Трубецкого осталось всего три десятка человек. Пятеро гусар Чуева, десяток солдат из разных полков, которые согласно рапортам ротмистра входили в его особую команду, Томаш Бочанек, Кашка с Антипом — отказались сорванцы уходить по домам, да Трубецкой их особо не гнал — и интернациональный взвод, как про себя называл Трубецкой иностранцев, тем или иным способом прибившихся к нему.