Князь Владимир. Книга 2
Шрифт:
Монах насторожился:
— Не понял тебя, великий правитель Руси.
— Да что тут не понять? Хочу тоже все бросить… и жен, и княжение, и города… Уйти бы в пещеры! Вам в своих норах хорошо: вникаете в мудрость древнюю, ищете мудрость новую, прозреваете дороги для внуков и правнуков… И я хочу! Чую в себе силы великие. Но здесь я уже уперся в потолок. Что еще может великий князь? Помимо того, что я уже сделал? Разве что мелочи… А я чувствую в себе силы великие. Даже могу создать учение или веру, которые… Да не богохульствую, я говорю лишь, что могу
Монах смотрел выпученными глазами. Даже заикаться стал от непонятных речей правителя Руси:
— Княже! Ты не перегрелся? А то солнце прямо бешеное, так и кидается на людев…
Владимир смотрел на него с брезгливой жалостью, что странно смешивалась с завистливым блеском в глазах:
— Эх, не разумеешь… А что есть правление страной, как не самая черная работа? Ежели я не только похотливая свинья, а еще и человек?
— Правление Русью — черная работа?
В глазах монаха было опасение, что князь вот-вот упадет на пол и забьется в черной падучей. Борис, напротив, нахмурился и смотрел пристально, вникал в полускрытый смысл речей князя. Похоже, того совсем истерзали сомнения.
— Чернее не бывает, — ответил Владимир с горечью. — Вы все с мудрецами да с умными книгами, а мне с таким дерьмом приходится… У вас одни избранные, философы да мудрецы, а просто народ, какого бы племени он ни был, не бывает только из чистеньких да умненьких! Но у меня нет другого народа! Как нет у Оттона, или у Василия.
Монах порывался что-то возразить, Борис положил тяжелую ладонь ему на плечо. Глаза волхва неотрывно смотрели в искаженное мукой лицо князя. Голос стал предостерегающим:
— Княже, опомнись! Мы лишь себя поднимаем из невежества, а ты весь народ тащишь! Не тот велик, кто сам взобрался на вершину, а тот, кто других поднял!
Владимир горько стукнул кулаком по столу:
— Если бы поднял…
— Не все сразу. Ты необъятную Русь перестраиваешь, а не курятник! Да, другого людства нет ни у нас, ни в заморских странах. А так хотелось бы найти страну обетованную, где люди все как один красивы, умны, благородны, возвышенны в мыслях, добры и с чистыми шеями… Но нет таких стран! Есть только то, что есть. И надо жить с этим людом, раздувать в нем искорки божьего огня.
Владимир уронил голову на руки:
— Если бы ты знал, как трудно, оказывается, князю… Да не править! Это легче пареной репы.
Борис повторил с нажимом, голос его тоже дрожал от внутренней боли:
— Других людей нет! Разве что в вирии, но туда берут лишь того, кто старается строить такое же царство и на земле. Тащи эту ношу, княже! Никто из нас не сможет, даже сделай нас прямо сейчас королями. А ты можешь. Ты здоровый, как бык, ты жестокий, ты… сможешь. Откажись от себялюбия: останься князем-тружеником. Расчисти дорогу для тысяч и тысяч светлых голов. Будь черным строителем Руси, как раз за это тебя назовут Святым!
Владимир в недоумении смотрел подозрительно, и Борис, спохватившись, напомнил себе, как часто великий
— Святым?
— Был Рюрик Боевой Топор, Олег Вещий, Игорь Старый, Ольга Прекраса, Святослав Неистовый… А ты, сознательно отдавший жизнь черной работе строителя, остающийся в безвестности и неблагодарности, хотя мог бы прожить красивую жизнь мыслителя, разве не достоин благодарности потомства?
— Ну-ну, — буркнул Владимир, — я еще жизнь не отдал.
Оставив Бориса и трепещущего монаха, дурень так ничего и не понял, он ушел к себе, долго сидел в одиночестве, невидяще смотрел на стену с оружием. Сувор принес ужин, а к нему неизменную чашку кавы. Трапезовалось без охоты, мысли были далеко.
Перед сном, чувствуя давление животной силы, что властно вторгалась в мысли, вышел во двор, схватил дворовую девку с ведрами, поимел там же возле колодца. В голове сразу стало чище, свободнее, он поймал прерванную мысль и начал додумывать ее раньше, чем девка опустила подол.
Утром же послать человека в Царьград, напомнил себе. В империи вспыхнул мятеж Варды Фоки, самое время вмешаться… На другом конце империи объявил себя императором некий Варда Склир. А тайное послание к тому и другому он составит прямо сейчас.
Он застегнул ремень, вернулся к крыльцу. Молчаливый Сувор без слов отправился варить новую чашку крепчайшей кавы.
Через два дня, повинуясь внезапному порыву, он кликнул монаха-латинянина. Тот ахнул, когда князь коротко и буднично велел произвести над ним обряд крещения. Владимир в нетерпении ждал, когда тот закончит брызгать водой и говорить по-латыни слова, которые и сам вряд ли понимал, предупредил:
— Но пока никому ни слова. Понял?
— Да, великий князь Руси… Прими это.
Владимир нагнулся, монах одел ему на шею цепочку с золотым крестиком. Владимир запахнул ворот, пряча крест, еще раз предупредил:
— Ни-ко-му! Я хочу сперва на себе испытать, что это — быть христианином.
Монах, уходя, напомнил:
— Не забудь свое христианское имя: Игнатий!
— Иди-иди… святой отче.
После ухода монаха, он долго пребывал в задумчивости. В душе росло разочарование. Ничего не происходило. Он оставался таким же злым и растерянным, а подсказки как жить правильно все нет и нет. Новое имя значит лишь, что со старым покончено.
А начать… как начать по-новому?
Жизнь только ленивого несет, а то и тащит по камням как бурная река, а князь должен не только сам плыть, но и корабль с народом умело вести между порогов!
— Кремень! — вскричал он яростно. — Пошли гридней с вестью. Князь созывает знатных бояр и прочих именитых на княжескую охоту!
Кремень кивнул:
— На великокняжескую. Понял! Так и велю объявить: великий князь созывает на великокняжескую охоту!
Владимир усмехнулся. Кремень прав. А то, глядя, как вольно с ним общаются близкие, и другой пробует к нему обратиться как к равному. А не всяк понимает, что вежество — вовсе не признак слабости.