Князь Воротынский
Шрифт:
– Я собирался победить тебя, князь, но Аллах предопределил мне иное, и сейчас не важно, как я это собирался сделать.
– Как думаешь, хан крымский Девлет-Гирей постарается тебя вызволить?
– Взял бы ты моего повелителя, – гордо вскинув голову, ответил Дивей-мурза, – я бы его промыслил, он же мною не промыслит. Он – некудышный лашкаркаши. Теребердею-мурзе войско он не отдаст, того дважды ты бил, и это станет роковым. Хан может сегодня же повести тумены обратно в Крым, чтобы вернуться через год или два. Внезапно для вас. Как в прошлом году.
Ответ этот весьма озадачил князя Воротынского. Уйди хан небитым, вновь придется трудно выставлять
Сказано – сделано. По гуляю и так уже расползся слух о пленении самого главного воеводы крымцев, радостно будоража всех, но этому верилось и не верилось. Вот тут в самое время слово главного воеводы князя Михаила Воротынского. Подошел он всего лишь к одному костру, где в тесном кругу сидела десятка вместе со своим десятником и пила крутой травный чай.
– Ликуйте, соколы. У меня в руках сам Дивей-мурза. Без ратной головы остались крымцы-разбойники.
Через четверть часа весь стан русский пел песни, кричал ура. Ахнула первая пушка, вторая, третья – началась канонада, словно встречали пушкари лезущих на штурм татар. А князь Воротынский в это время говорил наедине с боярином своим Николаем Селезнем.
– Два хода нынче у хана крымского: дуром на нас переть либо через Поле бежать к себе. Вот этого никак не хотелось бы. Сколько людишек, которые срубы сторож и городов повезут в Поле, на смерть, фактически, посылать мы будем. Рати не хватит всех оборонить, ибо сохранит Девлетка свои тумены и станет противиться нам в Поле. Да и новый поход замыслит, тумены новые полча. Нам его в пух и прах разбить желательно. С Божьей помощью. Вот тогда без помех порубежье на ноги встанет. Успеет оно и окрепнуть, пока Крым снова с духом соберется. Вот этому делу тебе послужить предстоит.
– Повелевай, князь. Исполню все. Только дозволь слово свое сказать?
– Милости прошу.
– Рискуешь, князь. У тебя вдвое меньше рати, чем у Девлетки. Пустил бы от греха подальше Девлетку в свои улусы. А засеки? Исподволь станем пробиваться с Божьей помощью, да царевой волей…
– Рискую. Верно: либо пан, либо пропал. И еще одно меня мучит: как наше поражение на судьбе России скажется? Хоть и говорят с исстари, будто мертвые сраму не имут, только не верно это. Проклянут нас потомки наши, как проклинают сербы нынешние тех воевод, которые не смогли одолеть турок под Косово. Народ все помнит. Особенно, плохое. Доброе скорей забывается, когда мир и достаток. И все же я хочу сечи! Надеюсь победить!
– Что мне делать?
– Бежать к Девлетке. Так, мол, и так: в гуляе тысяч двадцать, не более, но весть пришла, что поспешает на выручку сам царь с великими
– Не сумлевайся, князь. Поверит хан.
Все вроде бы чин чином сделали, даже погоню устроили, но не вдруг хан поверил перебежчику, хотя, казалось бы, говорит он правду. Что войска мало осталось, тут и гадать нечего. Пусть не смог Теребердей-мурза посечь неверных, но если он потерял половину из каждого тумена, то и гяуров пооил достаточно. И то, что царь послал войско, что ж тут удивительного, но сам ведет то войско – это сомнительно. А боярин Николай Селезень смотрит в глаза преданно и убеждает:
– Разобьешь, великий хан, остатки и без того малой рати Воротынского, сядешь сам в гуляй-городе и встретишь царя как подобает. Когда же его пленишь, кто тебе поперек слово молвит? Престол российский твой. Кремль сам ворота отворит.
– Ты говоришь, в обозе мало войска, но почему тогда мой мурза Теребердей четырьмя туменами не смог сломать деревянную изгородь перед обозом?!
– Сам он виноват. В лоб пошел, а там пушки, там рушницы, туда все ратники сбежались со всех концов обоза. Да и рвом гуляй-город от покосного поля отгородился. Начни бы штурм он со всех сторон, взял бы гуляй как нечего делать. И не стоял бы я перед тобой, великий хан. Не хочу класть голову за изверга Ивана. Был бы царь как царь, можно было бы не жалеть живота своего, а за изверга… чести много…
Заманчиво, если не лукавит сбежавший от своего хозяина боярин. Хан для верности повелевает:
– Пусть повторит это под пыткой!
А Селезень, трусливо съежившись, затараторил захлебисто:
– Отчего не веришь верному рабу своему? Не корысти ради прибежал к тебе, а служить честью и правдой. Казнишь меня, кто больше к тебе побежит? В прошлом году не послушал серпуховчан Русина и Кудияра Тишкова, кто к тебе нынче побег? Никто. Я один осмелился.
И в самом деле, не поверил в прошлом году перебежчикам хан, а говорили они правду: князь Иван был в Серпухове с малым войском. Боясь ловушки, протолкался возле Тулы, упустил время, дал возможность князю Ивану сбежать. Кусал потом свои пальцы, да толку от того никакого. «Поверить без пытки? Заманчиво и очень опасно. Пусть его попугают как следует!» Истуканом сидел крымский хан, не отменяя своего приказа, и нукеры поняли: пора тащить из шатра русского боярина. Как только выволокли Селезня из шатра, хан сразу же заговорил:
– Мы считаем, что гяур-боярин сказал правду. Согласны ли с этим нойоны мои и темники?
Первым склонил в низком поклоне голову Те-ребердей.
– Русских, мой повелитель, многое множество…
Но его резко прервал нойон Челимбек:
– Ты, почтенный темник, говоришь так потому, что перебежавший боярин обвинил тебя в неумелом штурме. Гяуров не может быть много. Перебежчик прав. Если мы упустим время, подоспеет крепости помощь. Не придется ли нам тогда стегать камчами коней, чтобы спасти свои тумены?!
– Ты прав, нойон Челимбек! Вот наше слово: готовьте все тумены к штурму. С рассветом окружим обоз гяуров и начнем штурм.
В отличии от Девлет-Гирея, князь Михаил Воротынский не стал ждать рассвета. Как только сообщили ему, что боярин в руках у крымцев, он тут же велел всем воеводам выводить полки из крепости и выделил каждому проводника, чтобы указал тот место. Никифор Двужил и Косма эти места уже определили. Чтоб близко, но и укромно. Сигнал к действию – дым в гуляй-городе. Если же хан не поведет тумены на штурм, вестовые сообщат, как дальше поступать.