Князь Ярослав и его сыновья (Александр Невский)

Васильев Борис Львович

— А я и сам с норовом! — рассмеялся Александр. — Спасибо, батюшка, за такого советника, он мне сейчас больше любой невесты нужен. Куда как больше!..

— Так посылать на смотрины Андрея вместе со Сбыславом?

— С каким ещё Сбыславом?

— Сыном Яруна. Я говорил тебе.

— Стоит ли какого-то Сбыслава в дела наши семейные посвящать? — с плохо скрытым неудовольствием спросил Александр.

— Стоит, — помолчав, очень серьёзно сказал Ярослав и вздохнул. — Когда-нибудь я тебе все объясню. Обещаю. А пока на слово отцу поверь.

— Значит, так тому и быть, — сказал Александр. — Может, и вправду чужие глаза зорче смотрят.

4

На том они тогда

и расстались, и Александр поспешил уйти, сославшись на то, что отцу надо отдохнуть с дороги, а ему — заняться неотложными делами. Но никаких неотложных дел у него не было, а была тоскливая боль, которую приходилось скрывать, а сил на это уже не хватало. Эта боль сжала его сердце при первом упоминании о сватовстве, потому что Александр был влюблён. Влюблён впервые в жизни, и так, как влюбляются в девятнадцать лет. И чтобы объяснить своё внезапное смятение, затеял разговор государственный, отлично понимая, что иного отец просто не поддержит и даже не поймёт. А влюбился он в сестру своего друга детства, а ныне дружинника Гаврилы.

Гаврила был на редкость силён и крепок, не по возрасту сдержан и солиден, отчего все приближённые молодого князя называли его только по имени и отчеству: Гаврилой Олексичем. Он с детства был главным советником Александра, хотя официально таковым числиться по молодости не мог. Но молодость проходит, а редкое спокойствие, разумность и уменье взвешивать слова и поступки дарованы были Олексичу от рождения, поэтому он всегда выглядел старше и опытнее всех друзей детства, окружавших Александра. И сестра его Марфуша обладала не столько красотой, сколько фамильной рассудительностью, спокойствием и редким даром угадывать заботы Александра задолго до того, как они его посещали. Вот почему, едва расставшись с отцом, новгородский князь сразу же укрылся в своих личных покоях и приказал найти Гаврилу Олексича.

— Сказали, что срочно звал меня, князь Александр?

— Садись.

Гаврила сел, а князь продолжал ходить. Метаться, как тотчас же определил Гаврила и стал размышлять, что могло послужить причиной такого волнения всегда очень сдержанного и спокойного друга детства. Он верно связал этот всплеск с внезапным появлением великого князя Ярослава, их разговором наедине и теперь ждал, что из этого разговора сочтёт нужным поведать Александр.

— Отец жениться велит.

— Пора уж.

— А Марфуша как же? Ведь люблю я её, Олексич!

Гаврила осторожно вздохнул. Он тоже любил свою сестру, считал себя ответственным за неё, берег и холил, но — не уберёг. Свадеб отцы, а уж тем более князья не отменяли, дело считалось решённым после сговора, а отсюда следовало, что Марфуша удержит при себе новгородского князя в лучшем случае только до рождения законного ребёнка от законной жены.

— Ты — Рюрикович, Ярославич. Тебе о потомстве думать надобно, а не о любви. А Марфуше я сам все объясню, так оно проще будет.

— Ссадили меня с горячего коня на полном скаку, — горько усмехнулся Александр. — И кто же ссадил — родной отец, Олексич.

— Так не прыгай в это седло сызнова, — очень серьёзно сказал Гаврила. — Ни себя, ни её боле мучить не след.

— Знаю!.. — вдруг с отцовским бешенством выкрикнул всегда сдержанный Александр, но спохватился, замолчал. Сказал сухо: — В Полоцк с дарами от меня ты поедешь вместе с Андреем и каким-то там Сбыславом. Отец мне этого Сбыслава зачем-то навязал. О дарах сам подумай, мне невмоготу.

— Подумаю, Ярославич, не тревожь себя понапрасну. Только… — Гаврила чуть замялся, но сказал, глядя прямо в глаза: — С Марфушей ты больше не встречайся.

— Что ты мне указываешь…

— Указывать я могу только сестре собственной. И укажу. А тебе могу только напомнить, что ты — князь Новгородский. И — наш. Надежда наша. Дозволь уйти, воду в ступе толочь начинаем.

На следующий день Ярослав объявил, что срочно отъезжает, поскольку дел — невпроворот. Дела и впрямь были, но выехал он

столь стремительно совсем по другой причине. Он считал, что ему очень ловко удалось связать Сбыслава с Александром личными узами, был весьма доволен собой и спешил подготовить внезапно обретённого сына к встрече сначала с Андреем, а потом и с самим Александром. И встреча Сбыслава с Андреем его беспокоила куда больше, чем с Александром.

Ярослав имел основания полагать, что Андрей унаследовал его характер, но это никакой радости не вызывало. Андрей был человеком скорее шумным, чем весёлым, скорее взбалмошным, чем порывистым, скорее упрямым, нежели волевым. Короче говоря, он был полной противоположностью Александру, который очень его любил, может быть, именно из-за этого, как любят то, чего нет в тебе самом. Но получилось, что Андрей и Сбыслав оказались практически погодками, и Ярослав опасался, что склонный к кичливости и, увы, не очень умный Андрей начнёт добиваться первенства самым простейшим путём: насмешливым пренебрежением к никому не известному безродному дружиннику, включённому в состав столь деликатной миссии прежде всего для оказания услуг лично ему, великокняжескому сыну и брату жениха. Объяснить что-либо Андрею было невозможно, а значит, оставалось одно: подготовить к такому обороту самого Сбыслава. Но по приезде он все же решил сначала посоветоваться с Яруном.

— Не беспокойся, князь, — улыбнулся Ярун. — Сбыслав дорожит честью и всегда сумеет постоять за себя.

— За мечи не схватятся?

— Это может случиться. Но на втором выпаде Сбыслав выбьет меч из руки Андрея.

— Его учили лучшие!..

— А Сбыслава учил я, пока ты литовцев бил да Александра сватал. Так что лучше будет, если ты ему об Андрее рассказывать не станешь. Пусть сам разбирается. Ему ведь князем не бывать, за себя самого драться придётся.

Разговор этот Ярославу не очень понравился, но, подумав, он все же пришёл к выводу, что Ярун прав. И Сбыслав, до счастья обрадованный почётным поручением, выехал на встречу с князем Андреем без всяких особых разъяснений. Великий князь, переборов желание, не вышел провожать его, но распорядился выдать ему почётную одежду, оружие и трех отроков в услужение, рассудив, что это поймут как знак высокой миссии. А Чогдар прикрепил к седлу Сбыслава татарский аркан.

— Вроде не положен он княжескому дружиннику, — засомневался Ярун. — У Андрея нрав капризный.

— Хочешь молодому князю понравиться, так удиви его.

— Он коню моему больше удивится, — улыбнулся Сбыслав.

Однако Сбыславу довелось не просто удивить князя Андрея, но и спасти его княжескую и молодецкую честь, что в те времена ценилось едва ли не дороже спасения жизни.

5

То были времена не только пустячных обид, глупых ссор и кровавых поисков правды, но и пока ещё не поколебленного двоеверия. Христианство ещё не проникло в сельские глубинки, жалось к городам да княжеским усадьбам, а деревня спокойно обходилась без него, продолжая жить, как жила веками. Маломощная Церковь, не рискуя заниматься широким миссионерством, отыгрывалась в городах, авторитетом своим всячески мешая выдвижению язычников на должностные места, сколь бы эти язычники ни были умны, самобытны и талантливы. Крещение резко облегчало карьеру, а потому многие и крестились отнюдь не по убеждению, а ради собственной выгоды, и людям с развитым ощущением собственного достоинства дороги наверх оказывались плотно перекрытыми церковными властями. Такова была простейшая, но весьма неумная мера понуждения к принятию христианства, к которой Церковь прибегала для пополнения рядов своих верных сторонников. На этой почве возникали частые недоразумения, споры и ссоры, а поскольку за ножи тогда хватались с той же лёгкостью, что и в наши дни, кровавых столкновений хватало, и побеждённые бежали туда, куда не рисковал заглядывать никакой враг на Руси, — в её нехоженые и немереные леса.