Княжеские трапезы
Шрифт:
– Вам разве трудно было перенести ее в сухое место? – усмехнулась Мари-Шарлотт.
От этого замечания Эдуар смутился.
– Действительно, – спросила Розина, – почему вы оставили ее снаружи?
Почему? Эдуар мог бы объяснить, но сама мысль о том, что он вынужден оправдываться, раздражала его.
Банан тоже был потрясен страшной находкой. Они думали, как им вызвать доктора, хотя все уже было кончено, и предупредить Розину. Да и потом, уже много лет именно кресло было для Рашели настоящим пристанищем. Эдуар, конечно, мог бы объяснить несуразность своего поведения; но кому объяснять? Страдающей матери? Девчонке-трещотке, портившей жизнь всему
Моллар сказал парню, что отвезет тело в морг, а после уладит все формальности. Владелец похоронной конторы потребовал лучшую одежду Рашели: он сам обрядит покойницу. К концу дня все будет готово для похорон.
Бланвены согласились со всеми предложениями Моллара, испытывая смутное облегчение от того, что им не придется заниматься необходимыми формальностями. Тело Рашели увезли очень быстро, поражала именно быстрота, сопровождавшая последний отъезд старухи; в этом поспешном бегстве было нечто подлое, ведь еще несколько часов тому назад человек жил, что-то значил для окружающих. А теперь ба не стало. Она исчезла, как бы проглоченная черной дырой, улетела в другие сферы.
Моллар забрал со стола в вагончике свидетельство о смерти, выписанное доктором. В нем говорилось, что смерть наступила вследствие разрыва сердца.
Большая похоронная машина уехала, все проводили ее взглядом. Робко выглянувшее солнце сменило грозу.
Промокшее кресло еще хранило память о покойнице.
– Во всяком случае, – сказала неожиданно Мари-Шарлотт, – не рассчитывайте, что я буду спать в ее постели!
Эдуар обогнул маленькую группку, встал в метре от Мари-Шарлотт и сильно ударил ее ногой по заднице. От неожиданности и боли девчонка вскрикнула и упала на кресло.
– Давненько я мечтал вмазать ей по жопе, – заявил Эдуар.
Схватив девчонку за руку, он потащил ее в вагончик.
– Быстро собирай свои шмотки, Банан отвезет тебя к матери в Париж. Если ты еще хоть раз сунешься сюда, я переломаю тебе кости.
Поскольку девчонка не шевелилась, Эдуар наградил ее новым ударом.
– Пошевеливайся, я начинаю терять терпение.
Наконец Мари-Шарлотт подчинилась, достала из-под комода свою полотняную сумку и быстро побросала в нее нехитрые пожитки.
Эдуар забросил ее сумку на заднее сиденье машины, на которой ездил его подмастерье.
– Мама, дай Банану адрес Нины. А ты, парень, запомни: я доверяю тебе! Пусть она плачет тебе в жилетку, пусть отсасывает у тебя, не поддавайся, иначе между нами все будет кончено. Эта девка – дерьмо, так что веди себя соответственно.
Банан не пришел в восторг от своей миссии, но был вынужден покориться решимости Эдуара.
Хотя жестокое поведение сына и причиняло Розине боль, все же она молча одобрила его. Садясь в машину, маленькая стерва даже не поблагодарила тетку. С новой прической она была похожа на юную каторжанку, ее трудно было узнать, и никакого сочувствия она не вызывала.
Розина уселась в кресло, обивка которого намокла, как губка; она пыталась понять, что же испытывала ее мать, часами просиживая в этом кресле.
– Господи! Ты поменяла прическу? – вдруг удивился Эдуар. – То-то ты мне показалась какой-то странной, но от волнения… Как ты решилась на такое?
Розина не осмелилась сказать правду:
– Просто захотела сменить прическу, посмотреть, что из этого выйдет.
– И правильно сделала: так в тысячу раз лучше. Раньше я ничего тебе не говорил, потому что ты носилась с прежней прической, но от нее меня тошнило.
12
В ритуальном зале возвышалось некое подобие светского алтаря. Горельеф из поддельного алебастра изображал плакальщицу, которая в глазах верующего могла сойти и за Богоматерь. Сооружение стояло на мраморной подставке, украшенной искусственными цветами. В этом зале с хромированными стульями было несколько дверей, на каждой из которых имелось приспособление, позволявшее повесить карточку с именем усопшего, чье тело находилось здесь в данный момент. Все было строго функционально.
Пройдя через одну из дверей, можно было очутиться в маленькой квадратной комнате размером приблизительно три на три метра, перегороженной пластиковым занавесом. За ним находилась каталка, на которой лежало тело. Такие же хромированные стулья занимали все свободное место. Тишину нарушало только тихое металлическое пощелкивание кондиционера.
Эдуар вошел сюда первым, за ним опасливо, будто ожидая нападения, Розина.
Щедро разбрызганный дезодорант должен был по идее распространять лесную свежесть, но из-за него затхлый запах смерти становился еще резче.
Одетая в черное праздничное платье, на каталке лежала Рашель. При жизни она производила впечатление довольно упитанной старушки. Странная вещь: смерть как будто сделала ее плоской. Эдуару пришло на ум нужное слово: ба казалась сплющенной; на каталке, подумалось ему, лежит ее муляж, а не она сама.
Эдуар нагнулся, всматриваясь в вечную загадку смерти; лицо покойницы ничего не выражало, на нем не было столь свойственной мертвецам улыбки, рот был жестко сжат, при жизни он никогда не был таким; после того как Рашель обнаружили мертвой, она успела посинеть. Уголки рта стали бледно-фиолетового цвета. От старухи больше не пахло мочой: должно быть, ее вымыли и надушили. Редкие волосы были взбиты в отвратительную прическу. Эдуар подумал, что должен поцеловать этот мраморный лоб, но от отвращения не смог этого сделать.
Поскольку ни Розина, ни он не имели никакого понятия о религии, они приблизились к покойнице без всяких естественных для людей верующих жестов – не перекрестились, не опустились на колени, не помолились молча, – а ведь это помогает живым выдержать столкновение со смертью. Мать и сын стояли рядом, пораженные и смущенные неподвижностью Рашели. Они еще не вышли из оцепенения, вызванного внезапной смертью, смутно осознавая, что для понимания происшедшего потребуется немало времени.
Эдуар пытался припомнить бабку такой, какой она была несколько лет назад, но у него получались лишь клочки воспоминаний, связный образ не складывался. В каких-то ослепительных вспышках он видел ее беспрестанно пьющей кофе из огромного эмалированного кофейника, вечно стоявшего на краю старой плиты, топившейся углем; или видел ее во главе демонстрации коммунистов, устроенной в ее пригороде; или купающей его в огромном корыте, в котором Рашель раз в месяц стирала белье. А то вдруг Эдуару вспомнился один ужин: бабка размочила себе в подсахаренном вине куски хлеба, внуку она разбавила вино водой. Тогда Рашель выпила никак не меньше литра пинара [6] , опьянела и принялась рассказывать мальчишке о том, что его мать трахает какой-то мужик, старше самой Рашели. «Он мне в отцы годится!», – утверждала ба. Эдуар плохо представлял себе, что значит «трахает».
6
Сорт дешевого красного вина.