Княжеские трапезы
Шрифт:
Эдуару понравилась высокомерная краткость послания; его сухость и презрение говорили о том, что письмо написано только по необходимости, заставившей человека отодвинуть в сторону свои важные дела ради такого незначащего дельца. Отправив письмо экспресс-почтой, Бланвен выкинул из головы этот инцидент.
Через два дня начался праздник.
С первого же взгляда Эдуар понял, что князь Игнаций настроен к нему враждебно.
Когда Гертруда представила своего внука: «Милый Игнаций, мне доставляет истинное удовольствие представить вам моего внука Эдуара Первого», старик ядовито отозвался:
– Династия Оттонов прекратилась на Сигизмонде Втором, и если уж суждено новому
Получив такой удар по самолюбию, княгиня выпрямилась во весь свой малый рост и, смерив злосчастного кузена взглядом из-под пенсне, заявила:
– Прошу вас проследовать за мной в кабинет, Игнаций!
Тот, что-то злобно пробурчав, поклонился:
– Я в полном вашем распоряжении, дорогая.
И они заперлись в будуаре Гертруды. После такой жестокой пощечины Эдуару вовсе не показалось стыдным пройти через столовую, соединенную с бабушкиным кабинетом, чтобы подслушать диалог двух старичков.
Ледяным тоном Гертруда заявила:
– Разве вы не ознакомились с документами, которые я переслала вам, Игнаций?
– Ознакомился, милая Гертруда, но, ради Бога, не называйте документами письмо вашего сына, адресованное беременной субретке, и фотографии двух молодых людей, снятых в одной и той же позе; если вы намереваетесь установить право наследования на подобной основе, то это значит – выставить нашу династию на распродажу; я ждал нашей встречи, чтобы высказать свое мнение по этому вопросу. Монарх, которого вы собираетесь уготовить нам, – герой двухгрошового романа, и никогда черногорцы – будь они дворянами или простолюдинами – не признают своим сувереном этого тридцатилетнего пройдоху.
– Этот пройдоха – мой внук! – резко отозвалась Гертруда. – Его сходство с отцом и дедом – непреложный факт, никто из присутствующих не может оспорить его!
Игнаций по-прежнему хранил ледяное спокойствие:
– Ну и что же из этого следует, бедняжка Гертруда? Предположим, что Сигизмонд был его отцом, что это нам дает? Несчастного внебрачного ребенка! А несчастными внебрачными детьми кишмя кишит любой королевский двор, и так было от веку, так оно и будет. Я понимаю: появление этого типа уменьшает вашу скорбь, привносит в вашу жизнь тепло. Если так, держите его подле себя, заботьтесь о нем, носитесь с ним, но смилуйтесь над нами и не навязывайте нам его. Мы никогда не признаем его в качестве наследника трона; если придется, мы силой преградим ему путь к престолу! А впрочем, внимательно прочтите еще разок знаменитое послание Сигизмонда маленькой шлюшке. Что он в нем пишет? Чтобы она никогда не пыталась привезти сюда этого ребенка, иначе ее выведут. Значит, сам псевдо-отец отказывается от плода своей любовной интрижки со служанкой. Ну же, ну же, Гертруда, возьмите себя в руки; вспомните обо всех Лже-Людовиках XVII [14] , обо всех Лже-Анастасиях, которыми пестрит история!
14
Сын Людовика XVI и Марии-Антуанетты после революции был заключен в тюрьму, где и умер. Его тайные похороны способствовали появлению самозванцев, как и в случае с Анастасией, младшей дочерью Николая II.
Наступило долгое молчание. Эдуар дрожал от ярости. Только увидев князя Игнация, выходившего из «роллс-ройса», на котором он приехал из женевского аэропорта Куантрен, Бланвен сразу же испытал к нему острую неприязнь. Ему было не по себе в присутствии этого старика, высокого и тощего, со сгорбленной спиной, редкими волосами, прилипшими к макушке, с выпученными серыми глазами, с настолько тонкими губами, что рот казался щелью. В костюме антрацитового цвета с твердым стоячим воротничком и серо-перламутровом галстуке князь походил на старого английского стряпчего. Этот сухой человек, казалось, весь выражал неодобрение всего и вся.
Наконец заговорила Гертруда:
– С огорчением вынуждена сказать вам, Игнаций, что никогда не смогу воспринять ваших доводов. Все мое существо говорит мне, что в Эдуаре течет моя кровь. Раз уж вы ссылаетесь на знаменитое письмо Сигизмонда к Розине, то замечу вам, что он сам выбрал для ребенка имя, а это доказательство того, что его рождение не оставило моего сына бесчувственным. Я также утверждаю, что дела в Черногории вас не касаются никоим образом, несмотря на то что вы – двоюродный брат князя Оттона. Вы никогда не жили в Черногории, и это тем более верно, что в нашем разговоре мы вынуждены общаться по-французски, поскольку вам незнаком ваш родной язык. Пока мы страдали от оккупации и от гражданской войны, вы тратили свое состояние, играя в рулетку в Монте-Карло. За вашей семьей охотились, некоторые ваши близкие были убиты, а вас это нисколько и не беспокоило. Когда настала для нас пора изгнания, вы ограничились посланием из трех пустых, ничего не значащих слов на бумаге с вашим гербом, на которой вы чаще писали любовные записочки женщинам из Парижа или из княжества Монте-Карло, чем вашей семье, оказавшейся в отчаянном положении. Что же до реакции черногорцев, то здесь вы глубоко заблуждаетесь, Игнаций. Если Бог поможет нам победить, то жители нашей страны предпочтут молодого внебрачного сына моего любимого Сигизмонда, чем старого призрака, чье имя связано только с позором.
Вне себя от ярости, Игнаций воскликнул:
– Вы сошли с ума на старости лет, Гертруда! Ваши капризы могут дорого обойтись нашей стране.
Не имея больше сил сдерживаться, Эдуар не постучав, открыл дверь и предстал перед взъерошенной парочкой.
Игнаций бросил на него косой взгляд.
– Князь подслушивает под дверью и входит, не постучав, – усмехнулся старик. – Жаль, что он унаследовал манеры служанки, а не своего отца!
Эдуар подошел к бабушке.
– Мадам, – сказал он, – вы ведь говорили мне, что этот дом – мой дом?
– Именно так, мой милый мальчик, – тепло ответила Гертруда.
– Спасибо.
Эдуар повернулся к Игнацию.
– Месье, ваше присутствие здесь становится обременительным, наши люди готовы отвезти вас туда, куда вы пожелаете.
Бланвену казалось, что он слышит чей-то чужой голос. Кто вдохновлял его в это мгновение? Оттон или Сигизмонд?
– Жалкий конюх! – заорал Игнаций. – Лакей! Эдуар схватил его за лацканы пиджака.
– Заткнись, старый мудак, или я расквашу тебе харю!
Игнацию удалось вырвать свой пиджак из рук Эдуара.
– Поздравляю вас, монсеньор, – четко выговорил он и вышел из кабинета.
После этой вспышки Эдуар не осмеливался посмотреть на бабушку, когда же наконец решился взглянуть, то увидел, что она смеется, хохочет во все горло, у нее даже слезы на глазах выступили, и этот смех изменял ее до неузнаваемости.
– Я прошу у вас прощения, матушка, – прошептал Бланвен, – мне никак не удается сочетать ярость и княжеское достоинство.
– Все меняется, – успокоила его Гертруда, – и язык князей должен равняться на язык народа, если князья хотят быть понятыми народом.
– Все же я слишком погорячился, – признал Эдуар.
– Я не поняла, что вы прокричали ему, но нашла это весьма забавным. Не могли бы вы повторить?
– Это не совсем пристойно, матушка, и я никогда не осмелюсь. Такие слова приходят на ум, когда человеком овладевает ярость.
– Вы сказали, что размажете ему харю?
В устах княгини и с ее легким акцентом эти слова зазвучали неожиданно забавно.
– Не «размажу», а «расквашу харю», матушка, это тоже самое, что и «попортить портрет».