Княжич
Шрифт:
И пусть ярятся морские бродяги. Пусть бранятся со своих холмов на супротивников, только словами битву не выиграть. Тут либо числом нужно, либо умением.
А саксы умением богаты. Отряды у них ровными рядами по берегу выстроились. Не хуже наших древлянских полков. Над каждым полком свой стяг реет. Пардусы [117] на стягах. Орлы да олени. Риттеры у них вроде наших боляр. Приказания раздают. А там, за речушкой, королева Этельвольд свой шатер поставила. В белом как снег плаще она. Рядом с ней воеводы. Посыльные конные.
117
Пардус — гепард.
— Эй, вонючки! — орет Орм и кулаком саксам машет. — Чтоб вас подняло да не опустило! А королеву вашу веслом попользуем. Она до больших причиндал дюже охоча!
Смеются варяги, а мне не смешно. Тяну я его за руку.
— Слышь, Могучий, — говорю. — Чую я недоброе.
Он от меня отмахнулся:
— Откшни, сопля зеленая. Не до твоих боязней мне сейчас. С Торбьерном оставайся. Хевдингу спокойнее будет с холма за боем наблюдать. Вот и ты при нем будешь.
— Хорошо, — я ему. — Только если что не по-твоему пойдет, ватагу вон туда, через рощу, уводи. Конники в деревах особо не разгонятся, а ратники у саксов тяжелые. В броне своей не разбегутся.
— Больно много на себя берешь, трэль, — грозно на меня Орм взглянул.
— Трэль прав, — вступился за меня Торбьерн. — И дело говорит. Через рощу да в Глубокую бухту людей веди. Мы там вас ждать будем. Я Борна предупредил, чтоб драккар на воде держал [118] .
— Как скажешь, хевдинг, — кивнул Орм. — Но сдается мне, что сегодня не нам, а им, — махнул он своим топором в сторону саксов, — об отступлении и спасении думать надо. Смотри, силища-то у нас! Силища!
118
Как правило, если викинги надолго оставались на берегу» они вытаскивали драккары на берег.
— Горяч ты что-то сегодня, Орм, — покачал головой хевдинг.
— Так разве это плохо?
А тут над холмами клич разнесся:
— О-о-один!
— О-о-один! — подхватил этот клич Могучий Орм.
— О-о-один! — взревела ватага.
— Давай, Орм! Веди людей! — крикнул Торбьерн. Я на него смотрю, а у него глаза горят. И ему в драку хочется, только не его уже время. Его время прошло. А мое не настало…
И хлынула с холмов орущая волна. Покатилась вниз, на войско королевы саксов.
Только Этельвольд была готова к атаке. Гляжу, она платком белым махнула, и тут же над войском завыли дудки.
Риттеры за ратников отошли. А те расступились и вперед лучников выпустили. Лучники изготовились. Ждут.
А мне Побор вспомнился. Как он нас перед русью на Припяти сдерживал. У саксов, видать, свои Поборы есть. Стоят. Тетива у подбородка, а стрелы не шлют. Знают, что далеко еще.
А викинги вниз с холмов несутся. Топорами, мечами и дубинами шипастыми размахивают. Орут. То ли от ярости, то ли от страха. Вот-вот докатится волна до войска саксов. Врубится.
— Пора бы уже, — шепчу я, за лучников переживая.
Знаю я, что такое лучник супротив викинга. На себе испытал…
Снова дудки взвизгнули. Зашуршали опереньем стрелы. Накрыли безжалостным дождем наступающих. И вновь разомкнулись ряды, пропуская лучников за себя.
«Хитро, — подумалось мне. — Запомнить надо».
А волна дальше катится. За собой раненых и убитых, стрелами истыканных, оставляя.
Еще немного — и сшибутся.
Я на Торбьерна взгляд бросил. Напрягся хевдинг. Весь вперед подался, словно он вместе со всеми в волне той катится. Зубы сжал. Только желваки на бритых щеках играют.
И тут в третий раз дудки заревели. Ратники копья выставили. Щиты сомкнули. Точно еж рассерженный иголками ощетинился.
Вот на эти иголки и напоролись викинги. Кто-то копье в грудь принял. А кто-то не растерялся. Под копья поднырнул, в кувырке под ноги ратникам подкатился. И мечи с топорами в дело пошли.
Врубились. Закипело. Закружило. Завертело. Кровью брызнуло.
— О-о-один! — раскатилось над побоищем.
И вновь дудки у саксов заиграли. На этот раз пискляво. Поддались ратники. Отходить стали. К речушке жаться.
— Ага! — обрадовался Торбьерн. — На испуг вояки слабыми оказались! — кричит.
А я вижу, что все, как в играх моих — в деревянное войско с отцом в детинце коростеньском, — заманивают саксы викингов в ловушку. И точно.
В стороны разбежались ратники. А викинги в речушку уперлись. Куда дальше-то катиться? Только в воду. Передние притормаживают, да задние их в спину толкают. А из воды рогатки торчат. Колья навостренные. Это не люди, с ними не порубишься. На них либо гибнуть надо, либо изворачиваться. А на другом берегу новый ряд копейщиков. Стоят. Копья опустили. Только на берег высунься — враз пришпилят. Умно.
А саксы еще и с боков прижимать стали. А вот и риттеры. В спину варягам заходят. Кони у них крепкие. Кого на копье всадник не подденет, того мечом порубит, а коли и от меча враг уйдет, так конем потопчет…
Слышу я, как взвыл Торбьерн от злости. Мне его даже жалко стало. И за Орма отчего-то сердце защемило. И за всю ватагу нашу. Нашу?
Я почувствовал, что совсем уже с ними сжился. И били меня, и за человека не держали, и помимо воли моей вывезли незнамо куда, да только нужно в чужом краю хоть на что-то опору иметь…
— Хевдинг! — заорал я. — Смотри! Орм из боя наших выводит!
Издалека лысая голова Могучего видна. Ишь, как на солнце сверкает. Не хуже сакских шеломов. Вижу, что прорубаются они в сторону рощи. Орм впереди, а за ним и остальные.
Уже близок прорыв…
Улицу целую прорубили…
Все…
Выбрались…
Бегут…
Конники за ними…
А деревья все ближе…
Только куда они, через ветки и бурелом?..
— Давай, Орм! Давай! — ору что есть мочи.
— Давай, Могучий! — вторит мне Торбьерн. Вдруг от конного отряда риттер отделился. К нам повернул. Коня подгоняет. Копье наперевес. Прямо на холм прет. У коня грива по ветру. За риттером плащ развевается. На броню у него поволока расшитая наброшена. На ней зверь диковинный пасть раззявил.