Княжич
Шрифт:
И торжище шумное.
Уже два дня мы ждем покупателя. Я бы давно ушел, но не могу, обещал Эйнару, что помогу со сделкой. А покупателя все нет. И отлучиться тоже нельзя — а вдруг придет? Где искать-то меня? Торжище большое…
А в лавке душно. Я уж и подремывать начал. Уж и сны красивые про дом стали сниться…
Вдруг слышу:
— Эй, есть кто живой?
И второй голос сквозь сон:
— А мы в ту лавку-то зашли?
— В ту, — отвечает первый. — Вон и рыба синяя над входом привешена.
— Батя, смотри,
— А может, помер?
— А ты проверь. За плечо потряси.
— Эй, — чувствую, как меня трясут, — добрый человек!..
— Да какой он тебе добрый? — не унимается второй. — Варяг, он и есть варяг. Ты его посильней. Небось не развалится.
С трудом я раскрываю слипшиеся веки и вижу толстое пузо, обтянутое холстом рубахи…
Поднимаю голову…
Всматриваюсь…
Начинаю орать, потому что не в силах сдержаться…
— Жирот! Ивиц! Каким вас ветром сюда занесло?! — и понимаю, что кричу по-свейски.
— Ишь, варяжина разорался, — говорит Ивиц.
— Сам ты варяжина, — говорю я ему на родном языке. — Или забыл, как тебя отец драл, когда Белорева варевом ошпарил?
— Погоди, — говорит Ивиц и смотрит, смотрит на меня, а узнать не может.
— Жирот, ты тоже меня не признаешь?
— Нет вроде, — пожимает плечами оружейник. — Ты чей же будешь, малый?
— Не малый я, а Мала, — смеюсь.
— Добрыня?! — не верит своим глазам Ивиц.
— Княжич? — вторит ему Жирот.
— Так ты же сгинул! — Я вижу, как глаза оружейникова сына становятся огромными.
— Живой я, — говорю. — Живой…
Глава шестая
КНЯЗЬ-ВОЛК
12 сентября 945 г.
— Добрынюшка… Слышь, Добрынюшка…
— Что тебе, Малушка?
— Тебя батюшка кличет. Злющий…
— Ладно. Сейчас буду.
— Ой, а что это у тебя? Коник?
— Да. Коник.
— А для кого это, Добрынюшка?
— Для тебя, Малушка, делаю. Нравится?
— Для меня? Правда?! Ой, Добрынюшка, здорово как!
— Вот. Держи.
— Ой, Добрынюшка!
— Ладно, будет тебе.
— Добрынюшка, а к батюшке поспеши. Дюже он осерчал на что-то. Ты не проказил?
— Да нет вроде…
— Звал, батюшка?
— Да, сынко. Проходи.
— Чем провинился перед тобой?
— С чего ты взял?
— Малушка сказала — ты зол на меня.
— На тебя? Да нет, сынко. Твоей вины нет.
— Тогда…
— Ингварь к нам идет. Опять руги хочет.
— Так он же получил свое. Сполна отдали.
— Так-то оно так, только, видно, мало ему показалось.
— Что делать будем?
— Народ я созвал. К полудню на стогне вече собираю.
— А я…
— Вырос ты уже, сынко. Рядом станешь. Княжий сын как-никак. Да и умишком Белее тебя не обделил. Вон, в тавлеи самого Гостомысла обыгрываешь, а он ведун Даждьбогов — ему проигрывать не положено.
— Так то тавлеи, батюшка. То игрушка.
— Не скажи, сынок. Тавлеи нам самим Арием завещаны. В них вся мудрость Прави сокрыта. Так что — иди. Оденься в чистое. Вместе перед огнищанами выйдем.
— Как скажешь, батюшка…
Людей на стогне собралось много. Почти весь Коростень, да еще и с окрестных деревень пришли огнищане. Оно и понятно. Ругу полянам отдали немалую. По весне сороками и полюдье, и пожить, и рухлядь отмеряли. Жито подчистую выгребли. Только на посев и осталось.
— Ничего, — смеялись Свенельдовы отроки. — Скоро новое жито подойдет. Тогда вдосталь хлебушка наедитесь…
Прав оказался отец. Нельзя было откупаться, когда Свенельд с русью в первый раз за ругой пришел. Драться надо было. Только кто его тогда слушал? Гостомысл отговаривал, да и вече супротив было. А что может князь против веча поделать? Смирился он. А теперь, как он предсказывал, так и вышло. Но что-то нет радости от правоты в его глазах. Злость есть. А радости — нет.
Вышли мы с отцом на Большое крыльцо. Там уже старейшина, один он после позора трехлетней давности в живых остался, и ведун Даждьбогов стояли. А перед нами, на стогне, шумел народ древлянский. Удивился Гостомысл, увидев меня, да виду не подал. И сказал отцу тихонько:
— Не время, княже, о мести думать. Лучше о пользе земле Древлянской поразмысли. Тяжко тебе, но и Даждьбоговым людям не легче.
— Как вече решит, так и будет, — ответил князь. А ведун вздохнул.
— Полдень уж, княже, — сказал. — Начинать пора.
Отец кивнул.
— Древляне, люди вольные! — Гостомысл поднял руки к небу, и стих народ. — Собрали мы вас нынче не на праздник, не на пир, не на тризну… С дурными вестями прибежал наш разъезд от межи полянской. Ингварь снова к нам собирается. Мало ему того, что побрал он с нас…
Возмущенный гул был ему ответом.
— Что порешим, древляне? — тихо спросил ведун Даждьбога, но вопрос его услышали все.
— Бить будем! — крикнул кто-то.
— А ежели они нас побьют? Не просохла еще кровь под Святищем.
— Откупимся…
— Не впервой…
— А самим с голоду пухнуть?!
— Кому как на роду написано…
— Ты Рода не трожь…
— Не гневи Всевышнего…
— А ты че в меня пальцами тычешь?!. Разошелся народ. Вече грозило превратиться в
побоище.
— Тихо, древляне! Тихо, люди вольные! — Мужичок-огнищанин замахал руками на толпу. — Пущай боляре свое слово скажут. Им с кургану виднее, а мы уж рассудим.
— Верно, Твердило! Что боляре думают?
— Люди вольные! — Гостомысл поклонился вечевикам. — У нас с Киевом замирение. Не можем мы священный договор нарушать. Или забыли вы, что Мал Ингварю стремя целовал?