Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси
Шрифт:
Природа не одарила Дионисия-Серапонта терпением. Проявлялось это только изредка, когда силы извне давили. Так было первое время в Пафнутьевом монастыре. Он примерно выполнял тяжкие монастырские обязанности: чистил конюшни, скотные дворы, даже нужники без сетования на Бога. Лишь в глубине души неугасимо горел дух противостояния Иову и Борису. И не было ночи, чтобы в тёмной монашеской келье Дионисий не вспоминал часы своего позорного падения, мучительных допросов, теперь вот заточения в монастырь под строгий надзор настоятеля и его братии. И чем глубже он погружался в воспоминания, тем горше становилось у него на сердце и тем выше, к самому горлу, подступала ненависть к тем, кто учинил над ним расправу, к тем, кто отлучил его от сана
Но Дионисий считал, что он живёт под Всевышним, который лишь временно отвернулся от него и послал испытания. Тем паче теперь нужно заслужить милость Всевышнего. И путь для этого избрать достойный. Только на праведном пути, считал Дионисий, он может побороть своих недругов.
И ему во спасение сегодня Всевышний отвернулся от царя Бориса и от патриарха Иова. Он напустил на них страшную немилость. Ничем иным не объяснишь то, что три минувших года были такими ужасными. И голод, и мор, и разбой — всё навалилось на Русь. Сколько Крестных ходов было, сколько молили Бога, чтобы не карал. Нет, не внял! Да и не мог столь много грехов простить, наслал свою кару.
Целуя крест, Дионисий мог сказать, что не будет отныне и во веки веков у Иова и Бориса того влияния на народ, какое было прежде. Да и среди бояр, дворянства и высшего духовенства у них всё меньше сопричастников. Разве что неистовый митрополит Гермоген да громогласный митрополит Геласий. А и то сказать, что Гермоген не за Бориса ратует, а за князя Шуйского. Давно сие разгадал Дионисий и радуется: мнит своим сторонником Гермогена.
И совсем немного времени прошло с того часу, как заточили Дионисия в Пафнутьевом монастыре, но ему показалось, что над Русью занялась новая заря, что засияла она над Северской землёй. Небо от неё с каждым днём пламенело всё шире. Одних она вдохновляла на подвиг во имя царя-батюшки Калитиного племени, других — смертельно пугала, вселяла в сердца панику и ужас.
Сам Дионисий почувствовал в груди прилив новых сил и пришёл к мысли, что пора собираться в путь — навстречу царевичу Дмитрию. А там, считал он, даст Бог, вместе с ним войти в первопрестольную для нового подвига во имя обновления веры Христовой.
Правда, размышления о том, что уготовил русской православной церкви «Дмитрий угличский», смущали Дионисия. Его душа не принимала католичества. В бытность свою митрополитом он часто слал в адрес католиков анафему. Но именно католичество намерен был принести на Русь будущий государь, о чём Дионисий слышал на проповедях в монастырской церкви каждый день. И выходило, что ежели бы сейчас Дионисий был главой русской церкви, то он слал бы царевичу Дмитрию проклятие и отлучение от веры Христовой только за движение в пользу еретиков. Но жажда мести за своё поругание сделала Дионисия глухим к голосу разума. Помета — вот что двигало мысли и поступки бывшего митрополита.
В мыслях он торопил шествие «государя Дмитрия». «Поспешай, любезный царь-батюшка, на законный престол. Да пусть тебе кланяется удача, а мы здесь живота не пожалеем для полноты твоего торжества». И поднимался в душе Дионисия крик: «Эй, Русь! Встречай законного государя! Эй, города российские, сбросьте с плеч иго Борисово, распахните ворота перед милостью царя Калитиного племени!»
Будто подчиняясь зову Дионисия, на юге России всё сильнее громыхала гроза и неотвратимо надвигалась на север. «То-то лепота! Да уж не пора ли идти к православным, звать их достойно встретить царя-батюшку», — нетерпеливо размышлял Дионисий в ожидании прихода «царевича Дмитрия» к Москве.
Вскоре же Дионисий стал действовать во благо Лжедмитрия. На юг он пока не отважился уйти, но скинул личину смирения и
Спрятался Дионисий на подворье князей Рубец-Мосальских. Он нашёл всех, кто ещё не забыл сосланных князей Романовых, Черкасских, Шереметевых, Сицких. И призвал их присягнуть на верность «царевичу Дмитрию». Когда же на подворье князей Рубец-Мосальских собрались те, кто ждал Лжедмитрия, Дионисий сказал:
— Всевышний видит глубину и чистоту моих помыслов. И ежели они коварны, он покарает меня. Братья по духу, настал наш час добиваться милости Божьей в пользу Иоаннова семени. Двинемся навстречу государю, проявим крепость любви нашей.
— Говори, владыко, что делать, — потребовал князь Андрей Рубец-Мосальский.
И Дионисий не заставил себя ждать. Но повёл речь тихо, заговорщицки:
— Верные сыны церкви донесли мне такую весть: в Туле, Рязани и Калуге бояре собирают ополчения на помощь царю Дмитрию. Да больше всех усерден городской дворянин Прокопий Ляпунов. Нам ли отставать от детей наших!
Дионисий довольно быстро обретал привычное влияние на тех, с кем общался. Он как бы вновь был у той власти, какую когда-то держал в руках, как первосвятитель. Дионисий повелел всем сторонникам самозванца сбиваться в отряды ополчения, готовиться к действиям за Дмитрия в Москве. Дионисий наставлял будущих ратников:
— Что бы ты ни свершил, сын мой, в пользу законного царевича Дмитрия, не будет на тебе греха Божьего. Аминь!
И в то время, как по воле патриарха священнослужители Москвы и многих городов России пели в храмах вечную память царевичу Дмитрию, а расстригу Отрепьева с его клевретами и пособниками кляли всенародно с амвонов церквей и на торжищах, Дионисий строил свои бастионы противостояния Иову, Борису Годунову, всей России, идущей за ними. Он сеял сказки в народе о тех муках, какие претерпел царевич Дмитрий по вине Годунова и его синклита. Он распускал ложь о том, что царь Борис сошёлся с нечистой силой, с еретиками и собирается бежать из России в Англию. Да через английского агента Джерома Гарсея уже просил у английского правительства убежища себе и своей семье.
— Да вывез сей тать все сокровища в Соловецкий монастырь, уже и на корабль погрузил, дабы отправить русское богатство в Лондон, — заявлял Дионисий в кругу сторонников Лжедмитрия.
Сей слух родился ещё лет девять назад, а распустили его думные дьяки Посольского приказа братья Андрей и Василий Щелкаловы. Да Дионисий не побрезговал обжарить сию тухлятину и вынести на торжище, как выносили торговцы в голодное время пирожки с гнилой начинкой. Пронырство Дионисия, однако, тронуло совесть многих россиян и вселило в них презрение к венценосцу, захватившему власть помимо воли Божьей.
Силы ратников, как гражданских, так и служителей церкви, с каждым днём всё чётче делились на два лагеря. И уже началась междоусобица. И настал день, когда никто не мог сказать, чья рать сильнее. Да было очевидно, что во всех Северских землях, на всём юго-западе России священнослужители охотно переходили на сторону Лжедмитрия, изгоняли из церквей служителей, преданных Иову и Борису Годунову.
Тайные дела Дионисия после его бегства из монастыря долгое время не были раскрыты. Сам Дионисий был склонен думать, что его удачные действия — плод нерешительности приказов царя Бориса. Даже Семён Никитович со своими лихими «опричниками» дремал и всё ждал, когда царь-племянник повелит вылавливать крамольников. Лишь дьяк Смирной, выпустивший на волю Гришку Отрепьева из-под надзора летом 1602 года, спустя два года был сурово наказан. После допросов и пыток его казнили, но не за ту вину, что отпустил Отрепьева, а якобы за расхищение государева добра. Принимая смерть, дьяк Смирной не выдал тех, по чьему повелению отпустил Гришку. И Романовым сей вины не приписали.