Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси
Шрифт:
Иеремия покидал Москву под перезвон церковных колоколов: торжественно и строго звучали они на сей раз. Кортеж шёл по заполненным горожанами московским улицам, в сопровождении многих иерархов. Иов, как и во время проводов патриарха Иоакима, сидел в карете Иеремии. Экипаж был запряжён шестёркою резвых ногайских коней — подарок Бориса Годунова. Следом за каретой патриарха, в каретах, запряжённых дарёными конями, ехали митрополит Мальвазийский и епископ Элассонский. За ними тянулись возы с дарами, с кормом. А замыкал кортеж отряд конных стрельцов, назначенных в сопровождение Борисом, дабы не повторился случай, имевший место при отъезде патриарха Иоакима.
Едва
И настали долгие часы путешествия и общения с паствой, со священнослужителями, с безместными попами. Куда бы Иов ни приезжал, в первую очередь собирал безместных попов. И устраивал их всеми доступными ему средствами. В приходы, что были побогаче, он посылал по два-три дополнительных служителя, пристраивал по соборным церквам, давал из патриаршей казны денег на прокорм. Иов считал своим долгом заботиться о всех служителях церкви, которые были без дела.
Странным, однако, было душевное состояние патриарха во время поездки. Его душу угнетали тяжёлые предчувствия. По ночам к нему приходили вещие сны. Эти сны совпадали с описаниями событий в священных писаниях. И чем больше он видел в городах и весях Руси радующихся жизни горожан, земледельцев, тем чаще в его проповедях звучали печальные слова предупреждения о грядущих страданиях. Он обращался к ремесленникам и пахарям, к торговым и служилым людям с призывом к мужеству, терпению. Он наставлял священнослужителей, чтобы раскрепощали народ от власти слепой природы, от страха перед нею, изгоняли языческие обряды. И требовал, чтобы пастыри наставляли паству к смирению перед Богом и Божественным Провидением.
К своему удовлетворению, Иов видел, что семена проповедей падают на благодатную почву. Кто нуждался более, чем ремесленник, чем земледелец, чтобы укрепили их дух в нелёгкой борьбе за кусок хлеба. «Терпение и прилежание в труде — истинные добродетели, дети мои, — говорил Иов. — И что может ещё противопоставить голодной зиме в неурожайный год пахарь? Что, кроме терпения, даст силы выстоять перед мором и стихией? Что, кроме терпения, может утешить мать, потерявшую сына на поле брани?»
Иов нёс слово о терпении не по наитию, не из слепого фанатизма, а по убеждению, озарённый Божественным промыслом. Он готовил народ к тяжёлым испытаниям, которые в радужном тумане восприятия безмятежного времени ещё никто не угадывал.
Между тем сии тяжёлые испытания для русского народа неотвратимо накатывались.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ИСПОВЕДЬ
Ночь, полная тревоги и страха, не предвещающая ничего, кроме ужаса и отчаяния, опустилась на Кремль, на Москву, на всю Русь. Так показалось патриарху Иову в самый её глухой час. И он видел забвение от грядущего только в молитве, в молении, в беседе с Господом Богом. И патриарх
— Боже мой, внемли мне: для чего ты оставил меня? Далеки от спасения моего слова вопля моего...
Молясь, Иов всё время прислушивался. Тишина, царящая в палатах, казалась ему хрупкой. Он ждал, что вот-вот через мгновение за стенами палат, за стенами Кремля, по всей Москве набатно зазвучат колокола, небо озарится заревом пожарищ — да так оно и будет — и толпы обезумевших горожан ринутся на Красную площадь, ворвутся в Кремль и потребуют возмездия за содеянное злодеяние над царёвым отроком.
Патриарх просил Всевышнего защитить невинных от произвола и насилия.
— На тебя уповали отцы наши, и ты избавлял их. К тебе взывали они — и были спасаемы. На тебя уповали — и не оставались в стыде...
Тишина не взрывалась. Она была глубокой и давящей. Она казалась неестественной. И это тоже пугало патриарха. Не должно быть тишины в такое время, считал он. И просил защиты у Всевышнего от тишины, которая виделась ему живым и коварным существом.
— Множество тельцов обступили меня, тучные Вассианские окружили меня. Раскрыли на меня пасть свою, как лев, алчущий добычи и рыкающий. Я пролился, как вода; все кости мои рассыпались, сердце моё сделалось как воск, растаяло посреди внутренности моей.
Всё ниже склоняясь к полу, Иов просил Бога с каждой новой фразой усерднее:
— Сила моя иссохла, ибо псы окружили меня, скопище злых обступило меня, пронзили мои руки и ноги мои...
Но ты, Господи, не удаляйся от меня, поспеши на помощь мне. Избавь от меча пушу мою и от псов, одинокую мою...
Иов замолчал. Но впервые за семь десятков лет он не почувствовал облегчения. Это открытие испугало его. Он встал с колен, торопливо прошёл в угол церкви, сел на скамью и не мигая смотрел на огонь лампад, горящих перед иконостасом, и пытался разобраться в себе, во всём том, что случилось в православной Руси по его святейшему упущению, за что и казнил теперь себя патриарх.
Вечером 17 мая пришло из Углича известие о том, что 15 мая в шестом часу пополудни в палатах князей Нагих в падучей болезни обрёк себя на смерть престолонаследник царевич Дмитрий, отрок по восьмому году со дня рождения. Сие событие трагической смерти заставило скорбеть всех россиян.
И не только скорбеть. Москва пришла в движение, волновалась, грозила Кремлю, нагоняя страх на вельмож. Неутешно плакал царь Фёдор, потеряв своего младшего брата. На колокольне Успенского собора, главного храма России, второй день гудел проводной колокол. Ему вторили колокола по монастырям, соборам и церквам всей Руси. Смерть отрока царской фамилии вызвала в душах людей небывалый отзвук. Кто-то в отчаянии или в неистовстве и со злодейским умыслом поджёг Москву. Но и пожар не помешал печалиться и горевать москвитянам. И никто не верил, что отрок убил себя сам. Не верили! Не хотели!
Как всё случилось в Угличе, пока знал больше других патриарх Иов. Но он и себе не хотел признаваться, что знает правду. И патриарх делал вид, что ему ведомо не больше, чем другим. Пока он видел только то, как прискакал из Углича гонец с грамотой и его отвели к Борису Годунову. А написано было в той грамоте, что царевич Дмитрий, играя в тычки, в судорожном припадке заколол себя ножом. И случилось это от небрежения князей Нагих. И теперь они, закрывая свою вину, бесстыдно оклеветали дьяка Михаила Битяговского, да сына его Данилу, да племянника Никиту Качалова, якобы насильственно отнявших жизнь у царевича Дмитрия.