Кобзарь
Шрифт:
149
Псалом новый Господу мы
и новую славу
воспоем честным собором,
сердцем нелукавым;
во псалтыри и тимпаны
грянем, воспевая,
как карает Бог неправых,
правым помогая.
Преподобные во славе
и на тихих ложах
радуются, славословят,
хвалят имя Божье.
И мечи, мечи святые
им вложены в руки
для отмщения
и людям в науку.
Закуют царей кровавых
в железные путы,
им, прославленным, цепями
крепко руки скрутят.
И осудят губителей
судом своим правым,
и навеки встанет слава,
преподобным слава.
Лилея
«За что меня, как росла я,
люди не любили?
За что меня, как выросла,
бедную, убили?
За что они теперь меня
в дворцах привечают,
царевною называют,
очей не спускают
с красоты моей? Дивятся,
меня ублажают!
Брат мой, цвет мой королевский,
ответь, умоляю!»
«Я, сестра моя, не знаю», —
и, сестру жалея,
королевский цвет склонился;
наклонился, рдея,
он к белому, поникшему
личику лилеи.
И заплакала Лилея
росою-слезою...
Заплакала и сказала:
«Братец мой! С тобою
мы давно друг друга любим,
а не рассказала,
как была я человеком,
сколько я страдала...
Мать моя... о чем она,
о чем так скорбела,
на меня, на свою дочку,
смотрела, смотрела
и плакала... Я не знаю,
мой любимый братец,
кто принес ей столько горя?
Я была дитятей,
я играла, забавлялась,
а она все вяла;
да нашего злого пана
кляла-проклинала.
И умерла... А меня пан
воспитал, проклятый.
Я росла и подрастала
в хоромах, в палатах
и не знала, что я дочка,
дочь его родная.
Пан уехал в край далекий,
меня покидая.
И прокляли его люди,
хоромы спалили...
А меня, за что — не знаю,
убить не убили,
только длинные мне косы
остригли, накрыли
меня, стриженую, тряпкой, —
еще и смеялись;
а евреи и те даже
на меня плевали.
Так-то вот на свете, брат мой,
со мной поступали.
Молодого, короткого
мне дожить не дали
люди веку. Умерла я
зимою под тыном,
а весною расцвела я
цветком при долине,
цветком белым, как снег белым!
Лес развеселила.
Зимой люди... о, Боже мой!
В
А весною, словно диву,
мне они дивились.
Я девушек украшала,
и для них я стала
Лилею-снегоцветом;
и я расцветала
и по рощам, и в теплицах,
и по светлым залам.
Скажи ты мне, милый братец,
королевский цветик,
зачем же Бог меня сделал
цветком на сем свете?
Чтоб людей я веселила,
тех, что погубили
и меня и мать?.. Всещедрый,
святой Боже милый!..»
И заплакала лилея,
и, ее жалея,
королевский цвет склонился;
наклонился, рдея,
он к белому, поникшему
личику лилеи.
Иржавец
Было время, добывали
себе шведы славу,
убегали с Мазепою
за Днестр из Полтавы,
а за ними Гордиенко...
Раньше бы учиться,
как повыкосить пшеницу,
к Полтаве пробиться.
Выкосили б, если б дружны
меж собою были,
да с фастовским полковником
гетмана сдружили, —
у Петра тогда б, у свата,
копий не забыли
и, с Хортицы убегая,
силу б не сгубили.
Их не предал бы Прилуцкий
полковник поганый...
Не плакала б матерь Божья
в Крыму об Украйне.
Когда бежали день и ночь,
когда бросали запорожцы
родную матерь-Сечь и прочь
спешили, только матерь Божью
с собою взяли, и пошли,
и в Крым к татарам принесли,
к другому горе-Запорожью.
Туча черная, густая
белую закрыла.
Пановать над казаками
орда порешила.
Хоть позволил хан селиться
им на голом поле,
только церковь запорожцам
строить не позволил.
И поставили икону
в шатре одиноком,
и украдкою молились...
Край ты мой далекий!
Роскошно цветущий, прекрасный, богатый!
Кто только не мучил тебя? Если: взять
да вспомнить злодейства любого магната
то можно и пекло само испугать.
Последний приказчик большого вельможи
и Данта жестокостью б мог поразить.
И все, мол, все беды — от Бога! О, Боже
зачем тебе нужно невинных губить?
Замучены дети Украины сердешной.
За что они гибнут и в чем они грешны?
И ты ль осудил их оковы носить?
Кобзари про войны пели,
битвы и пожары,
про тяжкое лихолетье,