Кочубей
Шрифт:
— Ах, батюшка! — сказала Наталья с тяжёлым вздохом. — Слава и почести могут иметь привлекательность для мужчины, но для женщины нужно только одно сердце. И в бедной хижине можно быть счастливым с милым, и на престоле льются слёзы!..
— Детские мечты, сказки, поэзия! — возразил Мазепа. — Когда ты будешь матерью, тогда будешь чувствовать иначе. То, что ты говоришь, есть отголосок эгоизма. Надобно уметь жертвовать собою для блага своего потомства...
— Но разве нельзя соединить собственного счастья с благом детей? — сказала Наталья. — Ты будешь государем, батюшка, и в твоей воле будет усыновить моего Богдана, как ты прежде говорил. Нет человека в мире, который более достоин был бы царского венца, как он...
Мазепа нахмурил брови.
— Любовь помрачает твой рассудок, дочь моя, — сказал он. — Чем прославился этот казак? К чему он
— Вы не знаете Богдана, батюшка! Он способен ко всему...
— То есть он умеет нравиться женщинам, — возразил Мазепа. — Преодолей слабость свою, Наталия, и будь достойною дочерью основателя царства! Я представлю тебе в женихи Понятовского, брата друга шведского короля. Польский король Станислав обещал мне произвесть его в коронные канцлеры, немедленно по заключении мира. Вот какой нужен мне зять! Он будет печься в Польше о выгодах моего княжества, а брат его будет моим заступником у шведского престола, пока я успею утвердить новое государство на собственных его силах. Понятовский молод, красив, умён, образован, приятного нрава, в родстве и связях с первыми польскими фамилиями и силён покровительством непобедимого Карла. Он любит тебя пламенно. Его любовь к тебе есть дело самой судьбы. Он встретил тебя однажды в Варшаве, где-то на публичном гульбище. Он был тогда в обществе дам и не мог оставить их, чтоб следовать за тобою и узнать, кто ты такова. Но после он тщетно искал тебя всюду и, не встретив нигде, страдал, мучился, нося твой образ в сердце и памяти, пока случай не завёл его сюда по делам моим. Здесь он встретил тебя в саду и ожил душой... Узнав от меня, кто ты, он на коленях просил согласия на брак с тобою — и я обещал ему...
— Вы напрасно обещали за меня, батюшка! — сказала Наталия твёрдым голосом. — Я не вольна в своём слове... Я принадлежу сердцем Богдану!..
— Ты никогда не увидишь его! — сказал Мазепа грозно.
— В таком случае монашеская келья сокроет меня от всякой земной власти! — отвечала Наталья, встав со стула и посмотрев хладнокровно на Мазепу.
— Дочь моя! — сказал он нежно. — Ты теперь только нашла своего отца, и первое чувство, которое ты в нём возбуждаешь, есть горесть! Ужели ты хочешь, чтоб последнее слово отца к тебе было проклятие!
— Проклятие! — воскликнула Наталья. — Батюшка, и вы могли вымолвить это! — Слёзы брызнули из глаз её.
— Благословение не может пасть на упрямое дитя, которое, предавшись преступной страсти, навлекает бедствия на главу родителей... Быть может, участь моя зависит от этого брака!..
— А если б меня не было на свете, что б тогда было? — спросила Наталья твёрдым голосом, утёрши слёзы.
— Тогда бы... тогда бы Понятовский не узнал тебя, не полюбил, не получил твоего отказа и не мог бы сделаться врагом моим...
— Итак, меня не будет на свете! — сказала Наталья хладнокровно и обратилась к дверям.
— Дочь моя, Наталья, постой! — вскричал Мазепа.
Наталья остановилась.
Мазепа не знал, что Наталье известно местопребывание Огневика, и тем не менее он мог предполагать, что любовники переписываются.
— Что ты замышляешь, безрассудная! — сказал он жалостно, с нежным упрёком. — Знаешь ли ты, что сталось с Богданом? Где он? Ужели ты завещала верность хладному праху? Быть может, его уже нет в живых! Мне сказывали, что его сослали в Сибирь и что он пропал без вести... — Мазепа пристально смотрел на Наталью.
— Я верна живому и любящему меня, — отвечала Наталья. Она хотела что-то примолвить и внезапно замолчала.
Мазепа задумался на несколько минут. Подозрение возродилось в душе его, и он вдруг переменил обхождение своё с дочерью.
— Успокойся, дочь моя! Я не стану более принуждать тебя. Время просветит тебя и даст мне, может быть, силы перенесть это горе. Об одном умоляю тебя: береги себя! Не убивай отца своего грустью и отчаянием! Я решился всем пожертвовать для твоего спокойствия и счастия. — Наталья нежно обняла отца своего и заплакала, но не смела напоминать ему об Огневике. Мазепа возвратился к столу, взял пакет писем и, отдавая
— Вот всё, что мне осталось после твоей матери! Прочти их: ты увидишь, как она любила твоего отца!
Наталья вышла из комнаты, и Мазепа, сев на своё место, покачал печально головою и сказал про себя: «Железная, душа! Недалеко яблоко падает от яблони! Настоящая кровь моя! Нет, с ней нельзя ничего сделать силою! Испытаем другие средства».
Между тем Орлик чуть свет отправил из войсковой канцелярии гонцов во все полки с приказанием готовиться к немедленному выступлению в поход. Всё пришло в движение в Батурине. Казаки с радостью известились о предстоящих битвах и опасностях и собирались в круги, на площадях и возле шинков, толковать о будущем и воспоминать прошедшее. Насупротив гетманского дворца находилась обширная корчма, выкрашенная красною краскою, которую держал на откупе перекрёст из жидов, любимец гетмана, поставлявший по подряду все припасы на его кухню и исправлявший разные его поручения. Корчма разделена была на две половины. В одной были комнаты для приезжих и одна большая зала, где собирались офицеры играть в кости, толковать и пить виноградное вино и старые польские меды; малинник и вишняк, которыми производили торговлю монастыри католические. В другой половине, состоявшей из трёх обширных комнат, обставленных вокруг узкими столами и скамьями, толпились с утра до ночи сердюки и казаки, пить водку, мёд и пиво, есть сельди, курить табак и слушать или рассказывать новости. В праздничные дни молодые казаки плясали здесь с малороссийскими красавицами, при звуках гудков, сопелок и цимбалов. Вокруг корчмы теснились, во всякое время, нищие, калеки, странствующие певцы с бандурами. Перекрёст, отрёкшись от веры отцов своих, придерживался, однако ж, их обычая: он торговал всем, то есть покупал всё, что только мог купить за бесценок, продавал всё, что мог сбыть с большою выгодою, и, усыпив раз навсегда свою совесть, во всём искал одних барышей, обращаясь с людьми, как с товаром. Подобно всем бессовестным богачам и всем пролазам, покровительствуемым людьми сильными, перекрёст пользовался наружным уважением и был всеми внутренне ненавидим и презираем. Он имел от гетмана поручение собирать вести, доносить ему о духе войска и распространять слухи. Хитрый перекрёст хотя был всеми подозреваем в шпионстве, но он умел привлекать посетителей в свою корчму, сделавшись для всех необходимым. Он отпускал товары в долг казакам, пользующимся уважением и любовью товарищей, потчевал их и даже ссужал деньгами, вмешивался в их ссоры и в любовные дела и был предстателем пред начальниками за провинившихся. В беседах казацких он имел первый голос и слыл в народе всезнающим по связям его с гетманом и по частым отлучкам за границу. В этот день корчма была наполнена народом. Известие о походе, столь желанном и давно ожидаемом, привлекло в корчму множество народа, чтоб услышать новости, повидаться с приятелями и поговорить о делах. Казаки, сидя вокруг столов, пили, шумели, спорили и сообщали друг другу свои мысли и догадки. Перекрёст, с трубкою в зубах, расхаживал важно по комнатам, прислушивался к разговорам и отдавал приказания служанкам и шинкарям.
— Гей, любезный наш хозяин! — сказал седой урядник. — Вели-ка подать гарнец доброго мёду, чтоб распить его, на прощанье, с приятелем. Как воротимся из-под шведа, так заплатим тебе шведскою добычею.
— За то, что ты принесёшь из-под шведа, я не дам и полкварты простой горелки, — отвечал перекрёст, улыбнувшись насмешливо. — Смотри, береги только свою седую чуприну! Послушай-ка, что говорят о шведах московские солдаты!
— А что говорить москалям? Били их шведы, а потом они побили шведов, да ещё и город зачали строить на их земле, — возразил урядник.
— Правда, удалось москалям побить шведов там, где не было их короля, — примолвил перекрёст, — и где на одного шведа было по десяти русских...
— Брешешь, пане хозяин! — сказал с гневом урядник. — Я сам был при московском войске, когда мы побили шведов в Польше, под Калишем, с князем Меншиковым, в Чухонщине с Шереметевым и в самой шведской земле с Апраксиным. Мы были равны числом. А чтоб ты знал, как москали не боятся теперь шведа, так я расскажу тебе, что сделал Апраксин. Узнав, что шведов только восемь тысяч противу нас, он взял с собою столько же московского войска, хотя имел его втрое более, и пошёл навстречу шведу, напал, разбил в пух и воротился, не потеряв своих и десятой доли. Не веришь, так спроси у Грицка и Потапенки: они были тогда со мною. Да и пан есаул Кравченко скажет тебе, правду ли я говорю...