Кочубей
Шрифт:
Он не успел ещё раздеться, как сторожевой урядник от ворот постучался в двери. Мазепа вышел к нему. Урядник доложил, что генеральный писарь Орлик с племянником его, Войнаровским, прискакали верхом из Батурина и требуют, чтоб их немедленно впустили в замок и разбудили гетмана.
Сердце Мазепы сильно забилось.
— Впусти их и скажи, что жду их в моей почивальне.
Выслав Войнаровского к князю Меншикову для шпионства и обмана, Мазепа велел ему оставаться до тех пор в русском лагере, пока сам он не выступит в поход и не перейдёт чрез реку Сожу. Мазепа предчувствовал, что внезапное
Вскоре Орлик и Войнаровский предстали пред Мазепою, и он, взглянув на них, убедился, что не обманулся в своём предчувствии. Орлик и Войнаровский не могли скрыть своего страха и горести. Войнаровский поцеловал руку дяди и сказал печально:
— Дурные вести!
— Не торопись, племянник, и отвечай основательно и хладнокровно на мои вопросы. Что ты услышал дурного?
— Замысел наш, отложиться от России, известен князю Меншикову, — отвечал Войнаровский.
— Каким же образом он объявил тебе об этом?
— Он мне ничего не объявил, но я узнал это от приближённых его, моих приятелей.
— А что же сказал сам князь, отпуская тебя в обратный путь?
— Он мне не мог ничего сказать, потому что я не видал его перед моим отъездом.
— Как? Ты уехал не простившись с ним!..
— Меня предостерегли, что князь намерен задержать меня и пытать. Я тайно бежал из русского лагеря.
— Так уж дошло до того, что хотят пытать родного моего племянника!.. Кто же надоумил князя?
— Русский генерал Инфлант поймал под Стародубом поляка Улишина, посланного к вам Понятовским с письмами и словесным поручением. Несчастного пытали на огне, под виселицей, и он сознался, что слышал от Понятовского, что вы присоединяетесь к шведам. Письма Понятовского к вам также объясняют многое. После этого князь Меншиков велел взять под стражу и пытать Войта Шептаковского, Алексея Опоченка, приятеля управителя ваших вотчин, Быстрицкого, которого бегство к шведам также известно в русском лагере. Опоченко не вытерпел истязаний и сознался, что Быстрицкий в проезд свой к шведам был у него, объявил ему, что едет к неприятелю по вашему поручению и что вы ждёте только вторжения Карла в Украйну, чтоб восстать противу царя Московского. Во всех этих дознаниях князь Меншиков хотел удостовериться моими показаниями, и уже определено было исторгнуть из меня истину огнём и железом. Князь послал к царю нарочного с донесением обо всём случившемся и с просьбою о позволении взять вас немедленно под стражу... — Войнаровский замолчал, и Мазепа, который слушал его хладнокровно, сложив крестом на груди руки в устремив на него неподвижный взор, сказал:
— А ты безрассудным своим бегством подверг меня б'oльшему подозрению, нежели незначащий чиновник и польский шпион своими показаниями!
— Неужели мне надлежало ждать, пока меня станут пытать?
— А почему ж нет? Регулы и Курции шли бесстрашно на верную погибель и мучения для славы и чести отечества, а мы не можем выдержать пытки!.. Где же та римская добродетель, которою ты похвалялся? Осталась в школе, вместе с учебною книгою!.. — Мазепа насмешливо улыбнулся. — Да, племянник! Если бы ты выдержал пытку и не сознался, то опровергнул бы все доносы
— Я не предполагал, признаюсь, чтоб вы требовали от меня такой жертвы, — сказал Войнаровский с досадою.
— Я от тебя ничего не требую, любезный племянник, но этого требовало от тебя твоё отечество, для независимости которого мы идём ныне на смерть; требовали твоя слава и твоё будущее величие, зависящее от успеха нашего предприятия! Но упрёки не у места! Сталось, Орлик! Надобно будет упросить русского полковника Протасьева, чтоб он съездил к князю Меншикову и попросил от моего имени извинения за безрассудный отъезд моего племянника... К царю и Головкину я сам напишу.
— Протасьев не откажет вам, — отвечал Орлик. — Вы умели привязать его к себе...
— Золотою нитью, — примолвил Мазепа, стараясь улыбнуться и своим хладнокровием, при столь ужасной вести, ободрить унывших своих клевретов. Но видя, что лица их не проясняются, Мазепа сам принял угрюмый вид, сел, опустил голову на грудь и задумался.
Прошло около четверти часа, и никто из них не промолвил слова; вдруг Мазепа быстро вскочил с кресел и, обратясь к Орлику, спросил:
— А сколько у нас, в Батурине, отборных казаков, кроме сердюков, готовых к походу?
— Около пяти тысяч, — отвечал Орлик.
— Довольно на первый случай. Завтра, наконь и в поход! Я сам веду их за Десну, — сказал Мазепа. Взор его пламенел.
— Завтра! Вы сами, дядюшка! Зачем такая поспешность... За Десною русское войско...
— Побереги советы для себя, племянник! Я знаю хорошо, что делаю... — Мазепа захлопал в ладоши. Явился татарин. — Вели подать мне моего коня! — сказал Мазепа. — Господа! Я тотчас еду с вами в Батурин и на рассвете в поход!
— Дядюшка, позвольте мне остаться и проводить княгиню до польской границы, — сказал Войнаровский умоляющим голосом. — Теперь опасно женщине возвращаться этою дорогою...
— Предоставь мне позаботиться о безопасности княгини, — возразил Мазепа с лукавою усмешкой. — Между тем прошу присесть, мои паны! Я сейчас переоденусь, вооружусь и — наконь. Не должно прерывать сон моих гостем. Завтра я пришлю сюда мои распоряжения.
Пока Мазепа одевался и вооружался, подвели коней к крыльцу, и он отправился в путь, сопровождаемый Орликом, Войнаровским и неотступными своими слугами, немым татарином и казаками, Кондаченкой и Быевским.
ГЛАВА XV
И наведу на тя убивающа мужа и секиру его.
Увянет жизнью молодою,
Недолго наслаждаться ей.
Отборное войско, назначенное к выступлению в поход вместе с гетманом, уже собралось за городом. Отцы и матери, жёны и дети, любовницы и невесты толпились на сборном месте. Генеральные старшины и полковники ждали гетмана на паперти собора, чтоб отслужить молебен. Уже было около полудня. Войнаровский сказал старшинам, что гетман занят письменными делами.