Кочубей
Шрифт:
— О, ясневельможный, тебя забыть, тебе всё покоряется: ты друг и приятель короля польского, любимец шведского и русскаго, недаром же все они присылают к тебе послов.
— Ну, правда твоя, Заленский, до какого только часу все они почитают меня искренним приятелем... вот и московский царь... Но знаешь ты меня лучше, может быть, чем кто другой... Ну вот, что хочу сказать тебе, Заленский, слушай: сейчас был у меня пан, который больше всего на свете боится жены своей, пан Кочубей; он уверен, что я его больше всего на свете люблю, счастлив дурень думкой!.. А Кочубей ещё счастливее и дурня... жаль только, что жена совсем его замучила; он говорил, что приехал с Ирклеева,
— Так это святая правда! — сказал иезуит.
— Завтра же разослать компанейцов и выслать по дороге к Ирклееву из Желдатскаго баталиона казаков, навстречу чернице, которую пан Кочубей приказал привести в Бахмач. Черница про нечестивыя письма спевала в Ирклееве, не знаю, заспевает ли на встряске?
— Заспевает!..
— Ия твоей думки; ну а компанейцам прикажи, всякого казака, который слово пикнет про меня, хватать да ночью везть в Батурин; чёрт побери, ещё им мало! Так поставим на всякой улице по три виселицы, да по десяти колодок на площадях, пусть каты тешатся, — какая нам нужда; да хоть и народ сумует, зато мы с тобою будем смеяться.
— С проклятыми казаками так и следует делать!
— Прощай!
Иезуит поклонился и вышел.
Между тем Кочубей приехал в свой дом. Любовь Фёдоровна сидела на кресле в спальне, и, сложив три розовых пальчика рученки Мотрёньки, стоявшей перед образом на коленях, учила её креститься и читать Отче наш; в эту минуту Василий Леонтиевич скорыми шагами вошёл в комнату и закричал:
— Здравствуй, Любонька, здравствуй, сердце моё!
Любовь Фёдоровна, не ожидая прихода мужа, испугалась крика, вмиг оборотила голову к Василию Леонтиевичу и сказала:
— А ну, Господь с тобою, чего ты так кричишь? Рад, что приехал, вишь, давно не виделся, соскучил! Ну, здравствуй, тихо бы сказал, а то на всё горло кричит, как гетман на сердюка... Я тебе не гетманская покличка, не в поле, не с полковниками, где венгерское дерёт ваши горла... Ну, здравствуй!
Любовь Фёдоровна поцеловала мужа.
— Всё благополучно?
— Слава Богу! — тихо отвечал Кочубей.
— Садись, а я Мотрёньку поучу молиться Богу, Ну, читай же, моя галочко: Отче наш...
— Оце нас... мамо, спать хочется!..
— Ну, дай я тебя перекрещу, и беги ложись спать!
Любовь Фёдоровна перекрестила Мотрёньку.
— Иди ко мне, Мотрёнька, иди, серденько! — сказал Василий Леонтиевич.
Мотрёнька подошла к отцу. Он приподнял её, поцеловал в уста, глазки, перекрестил и сказал:
— Иди с Богом, да роста велика!
Любовь Фёдоровна отворила дверь и Мотрёнька, потирая ручонкой глазки, убежала.
— Где был ты в эти две недели?
— Был везде!
— Везде, — ты мне говори прямо, где был, а не везде? ты знаешь... я не люблю слушать, когда враг знает, что городишь.
— Был в Диканьке, в Полтаве, в Хороле, в Лубнах, в Ирклееве.
— Ну так бы
— А теперь заезжал до гетмана, сказал ему, что слышал по дороге, как казаки и народ отзываются про дела его. Да черницу одну под караул посадить велел, и об этом известил ясневельможного.
— Опять за своё, опять!.. Когда я выучу тебя, чтоб ты слушал меня! Скажи, Василий, сделай Божескую милость, что тебе с того, что ты гетману всякое слово доносишь? Что он, обзолотит твою голову, отдаст тебе булаву, что Он сделает тебе? Слушай, ты знаешь не одну, может быть, отрубили голову из-за тебя... Бог не простат этого ни тебе, ни ему; кайся да молись! — ну скажи мне, для чего черницу-то велел ты взять?
— Пашквилует на гетмана.
— Да что за дело тебе до этого!
— Да гетман кум наш!
— А я твоя жинка, ты слушай меня, а не гетмана! — закричала рассерженная Любовь Фёдоровна, — грей, грей змею за пазухой, она тебе даст мёду!..
— Да что слушать тебя, ты мешаешься не в своё дело!
— Не в своё дело!.. Вот как добро после этого будет!.. Василий, ты запропастил свою душу; не таков ты был, когда не знался с гетманом! Я и сама обманулась; думала, что ты будешь гетманом, а не Мазепа — да нет, опеклась!.. Проклятая тварь! Снюхался с московскими панами, да и булаву взял!.. Постой же, когда ты сам для себя не хочешь стараться, так я постараюсь за тебя и — будет в наших руках булава... обожди немного: недолго наживёт Мазепа, — казаки скоро спровадят его на тот свет Недаром же говорил Иван Сибилев в ратуши, что когда ратные люди соберутся, то гетману будет конец, и выберут другого...
— А Иван Степанович, чем не гетман!
— Гетман!!. Тебе бы, а не ему след гетманствовать!.. Стыдился бы говорить ещё!.. Не сумел держать коня, когда повод был в руках!.. Пожалей меня и детей, когда себя не жалеешь... а лучше слушай, что я тебе говорю, да так и делай. Вот чего я хочу!
— Да разве я не слушаю тебя!
— Знаю, как слушаешь!
— Как хочешь, так и делай.
— Спрашивать тебя не стану!
— Да ты такая!
— То-то что такая! Людей с гетманом не гублю, а хочу, чтоб ты был счастлив... Пойди-ка лучше да ударь десять поклонов перед иконами, да помолись, чтоб Господь Бог простил грехи твои, что несчастную черницу представил гетману; да и спать пора, завтра всё одно ехать в Бахмач...
— Господь Бог да простит меня...
— Нет, нет, нет... десять поклонов ударь… не будет убытка!.. Ударь! Ударь!.. Спина не сломится!
— Да буду молиться!..
— Десять поклонов, как себе хочешь... А ну же, давай, и я с тобой вместе молиться буду, становись!..
Любовь Фёдоровна стала пред образом на колени, но для неё стал Василий Леонтиевич. Любовь Фёдоровна громко читала молитвы...
Долго молились они оба, потом Любовь Фёдоровна, окончив молитву, встала и сказала:
— Ну, ударь же десять поклонов, да кайся!
Василий Леонтиевич ударил десять поклонов, приговаривая: «Боже, милостив буди мне, грешному!» — встал, поцеловал жену и благословил её, жена благословила мужа.
Через полчаса в доме Кочубея было везде темно, двери заперты и все спали глубоким сном.
XI
Ещё на небе горела утренняя звёздочка и только что начинал краснеть восток, а по улицам Батурина ходили уже головы и десятники, стуча в деревянную доску деревянным молотком, давали знать народу, что на Троицкой площади приготовляется, ради дня именин гетмана, кровавый банкет.