Кодекс
Шрифт:
Эдвард и Зеф посмотрели на нее, потом Зеф перевел взгляд на Эдварда и спросил:
— Ты вообще собираешься укладываться или как?
— Да. Собираюсь.
Эдвард откинул голову на спинку кресла. Он понимал, что они ведут себя разумно. Он сам все четыре года после колледжа вел себя разумнее некуда и знал в этом толк. С карниза перед его глазами свисала нить паутины, колеблясь от неощутимого сквозняка.
— Я это сделаю в выходные. Может, кого-нибудь позову. Вы знаете, что упаковщиков можно вызвать за деньги? Да у меня не так уж и много вещей.
— Лучше завяжи свои пожитки в красную бандану
Кэролайн поставила пустой стакан на пол.
— Нас, собственно, волнуют не технические детали переезда, — сказала она, — а то скрытое безразличие к новой фазе твоей жизни, о котором говорит твое нежелание этими деталями заняться.
— Ну-ну.
— Ты еще можешь отказаться, если хочешь. Не уезжай, и все. Скажи, что у тебя аллергия к теплому пиву. Скажи, что у тебя нервный срыв. Может, он у тебя и правда есть? Нервный срыв?
— Нет. — Эдвард энергично потряс головой. Он не считал возможным рассказывать им о своих планах, о своих мыслях. Пока, во всяком случае. — Ничего такого. Я хочу лететь. Правда. Я должен.
Он думал об Уэймарше. Ночью у него в голове, почти помимо воли, возникла яркая картина этого места, не основанная ни на каких фактах. Картина странная и в то же время знакомая, будто кадр на старой, завалявшейся в ящике фотопленке — печатаешь с него фотографию, и она получается такой же живой и свежей, как в день съемки. Эдвард видел перед собой старый английский сельский дом из серого камня, с остроконечными коньками, трубами и слуховыми окнами, окутанный легким туманом, окруженный светло-зелеными лужайками и темно-зелеными изгородями, чей узор напоминал печатную схему.
— И потом, сюда через месяц въедет новый съемщик. Мне хочешь не хочешь придется убраться.
— Пожалуй, — пробасил Зеф. — Хорошо хоть коробки у тебя есть. — В углу лежала высокая кипа сплющенных картонных заготовок. — Давай-ка уложим хоть что-нибудь.
— Ребята, вы не обязаны это делать. Правда.
— Нам самим хочется. — Кэролайн оперлась на колено Зефа и поднялась.
— За деньги, — добавил Зеф.
Кэролайн нашла липкую ленту, ножницы и принялась складывать коробки. Эдвард и Зеф снимали книги с полок. Кэролайн поставила диск, Эдвард включил вентиляторы. В комнате запахло пылью и упаковочной лентой. Зеф то и дело выражал сомнение по поводу каких-то вещей — галстука, чашки, будильника, — и они начинали спорить, должен ли Эдвард взять это с собой, оставить, выбросить или отдать Зефу.
— Картину тоже берешь? — Кэролайн окинула критическим взглядом большую репродукцию, вставленную Эдвардом в дорогую рамку.
Картина принадлежала кисти старого мастера, то ли фламандского, то ли голландского. Эдвард купил ее в Интернете под влиянием импульса и поразился ее размерам, когда увидел в реальности, но потом привык к ней. Она хорошо вписалась в скудный декор его квартиры. Изображала она группу крестьян, убирающих пшеничное поле. Пшеница золотилась на солнце, и художник, чье имя Эдвард даже выговорить не мог, заботливо выписал тонюсенькой кисточкой каждый колосок. Мужчины и женщины, все с обрезанными «под горшок» волосами, жали пшеницу длинными серпами, вязали снопы и увозили их — в близлежащую деревню, должно быть. Несколько человек расположились сидя и лежа у громадного кривого дерева на переднем плане, на уже убранном участке поля — одни улеглись вздремнуть, другие разговаривали и ели похлебку из деревянных чашек.
Эдвард, не считая себя особым эстетом и ценителем искусства, втайне гордился своей картиной. От нее веяло смиренным довольством. Эти люди в беспрестанной войне за выживание и подобие порядка умудрились заключить сепаратный мир. Они работали, но не чувствовали себя несчастными. Они не питали ненависти ни к себе самим, ни друг к другу, ни к пшеничным снопам. Они добились равновесия и поддерживали его. Каждый раз, глядя на картину, он замечал что-то новое — пару птичек в воздухе, крошечную бледную луну в уголке неба, — словно картина не окончательно застыла во времени, а перемещалась медленно, как расплавленное стекло.
— Сдавать ее в багаж настоящий геморрой, — сказал он, — но и оставлять неохота.
— Мне тебя не понять, — сказал Зеф.
— Чего тут понимать? — пожал плечами Эдвард. — Мне нравится смотреть на этих средневековых работяг, вот и все.
Несколько часов спустя они отправились через улицу в японский ресторан, где было прохладно. В это время дня они были единственными посетителями, не считая нескольких хипповых тунеядцев и скучающих по дому японских туристов. Музыкальным фоном служили японские аранжировки хитов «Вестерн ритм-энд-блюз». Непроспавшиеся Эдвард и Зеф налегали на соленый суп мисо, острую капусту кимчи и паровые клецки в соево-уксусном соусе, запивая еду горьким японским пивом.
Наевшись, Зеф откинулся назад и преувеличенно-беззаботно зевнул.
— Я тут накопал кое-что про твоих Уэнтов.
Эдвард потыкал палочками в разбухший имбирь.
— Что именно? И откуда ты вообще про них знаешь?
Зеф многозначительно потер нос толстым пальцем.
— Кто это — Уэнты? — спросила Кэролайн.
— Те, на кого Эдвард работает. У которых библиотека. Ты знаешь, что они богатые люди?
— Конечно, богатые, — сказал Эдвард.
— Вопрос в том, насколько. — Зеф впервые заговорил почти что серьезно. — Они «богаты» в таком же смысле, в каком Марвин Гэй [33]«имел успех у женщин». Ты знаешь, что они третьи по величине землевладельцы в Англии?
— Да ты что?
— Ты и половины всего не знаешь. В сети про них ходят всякие слухи. Можешь сам поглядеть в королевской службе новостей. Знаешь, что они платят «Форбсу» за то, чтобы их не включали в списки [34]?
— Брось, Зеф, — засмеялся Эдвард. — Наша фирма занимается хорошим куском их портфолио. Я бы знал, будь у них такие деньги. Такое количество просто нельзя скрыть. Деньги сами себя выдают.
— Я тебе точно говорю! Эти люди владеют одним из самых больших состояний в Европе и тратят одну его половину на то, чтобы никто не узнал о другой. Несколько лет назад с ними случился скандал. У них похитили сына, а герцог не стал платить выкуп.
— И что? Вернули им сына?
Зеф помотал головой.
— Он умер. Похитители, кажется, держали его в холодильной камере, и он замерз. В газетах об этом почти не писали.
— Ты же знаешь, Зеф, — Эдвард покосился на Кэролайн, — сколько в Интернете брехни.