Кодекс
Шрифт:
Закончив эту краткую речь, она чопорно выпрямилась на сиденье, как монахиня, которую, хотя и эвфемистически, вынудили рассказать о чем-то непристойном. Смотрела она прямо перед собой. По этому признаку Эдвард догадался, что она собирается прочесть лекцию, и оказался прав.
— С лингвистической точки зрения текст выглядит как подделка. Почему, спросите вы? Потому, что он написан не среднеанглийским языком, на котором писали Чосер и Жемчужный Поэт. Английский четырнадцатого века в каждой местности был немного иным, но в «Странствии» не встречается ни одного из знакомых мне средневековых вариантов. Дело скорее выглядит так, будто полуобразованный
Но это еще не означает, что издатель, Форсайт, не имел в своем распоряжении оригинального текста четырнадцатого века. Таковой мог существовать, однако Форсайт не слишком близко его придерживался. Скорее всего он кое-как перевел источник на современный язык, а затем добавил архаизмы, чтобы придать тексту «подлинное» звучание — более подлинное, по его мнению, чем обеспечивал настоящий среднеанглийский. Прямо как сценарист, переделывающий роман для кино.
— Вы хотите сказать, что доказать это невозможно.
— Ничего подобного я сказать не хотела.
Маргарет взяла свою сумку с заднего сиденья и вытащила толстую книгу в простой зеленой обложке с белым библиотечным шифром на корешке. Страницы щетинились желтыми липкими листками.
— Вот послушайте. — Она раскрыла книгу, беспардонно перегнув корешок. — Среднеанглийский «Странствия», конечно, плох, но все-таки не настолько, как следовало бы ожидать. В его ритме слышны отголоски чего-то подлинного. В среднеанглийском немые «е», как правило, произносились, и многие строки поэмы звучат наиболее полноценно именно с немыми «е». Возможно, это лишь удачный штрих, придуманный сочинителем, — но в 1718 году, когда «Странствие» вышло в свет, среднеанглийским произношением никто не владел. Все попросту думали, что Чосер писал неправильным размером и делал орфографические ошибки.
— Знаете, мне это нравится. Точно подмечено.
— Это еще не все. — Маргарет откинула со лба волосы и открыла книгу в другом месте. — Возьмем такой оборот: «the kyng Priamus sone of Troye». Автор подразумевает «сын царя Приама Троянского», «сын царя Приама из Трои», но он так не говорит. Он говорит «царя Приама сын из Трои». Замечаете разницу? Типичная среднеанглийская грамматика: притяжательный объект ставится перед определителем места. Это мог знать разве что ученый-лингвист, а Форсайт, кем бы он ни являлся, ученым не был. Он ни за что не построил бы такую фразу самостоятельно.
— Вы защищаете мое мнение, — улыбнулся Эдвард.
— Я знаю. — Маргарет скрестила руки и села более свободно, упершись коленом в отделение для перчаток.
— А вдруг мы правы? Взяли и написали бы про это статью — так ведь у вас полагается?
— Ха, — коротко рассмеялась она. — Меня так заклюют, что придется искать другую профессию.
— Если книга там, сегодня все прояснится.
— Да… если она там.
Они ехали теперь по узкой двухполосной дороге, бегущей вдоль Гудзона в страну Вашингтона Ирвинга. В густом сосняке на крутых склонах долины таились городки с названиями «Тэрритаун» и «Сонная Лощина». Старые, богатые колониальные дома перемежались сборными домиками в псевдопастельных тонах, где в садах стояли шары с глазами, а на лужайках — старые «шевроле-камаро» под синим брезентом.
— Вы сказали, что в нашей коллекции не хватает одной полки, — напомнил, кашлянув, Эдвард.
Маргарет ответила не сразу. Недолгий приступ разговорчивости сменился обычной для нее меланхолией. Она рассеянно играла ниткой искусственного жемчуга, единственным украшением, которое было на ней.
— Да. Той, что названа в честь сэра Урре.
— Урре? Ничего себе имечко!
— Венгерское. Так звали одного второстепенного рыцаря. Он и за Круглый-то Стол сел только на поздних порах, что делает его включение в классификацию несколько странным.
— Я и не знал, что у венгров были рыцари. Если он не входил в общество Круглого Стола, кто же он тогда был? Вольный художник? Игрок низшей лиги?
— Мэлори пишет о нем. Очень странный человек был сэр Томас Мэлори. Писал он большей частью в тюрьме, куда попал за грабеж и насилие, но при этом был одним из крупнейших стилистов-прозаиков в мировой литературе. Это он собрал французские легенды о Граале в великий английский роман «Смерть Артура».
Сэр Урре только раз пережил миг рыцарской славы, да и то не очень-то славный. Он был проклят; он получил на поединке семь ран, а мать его противника наложила заклятие: раны не заживут, пока к ним не притронется лучший рыцарь на свете.
— И это был…
— Вот в том-то и заключался вопрос. Сэр Урре приехал ко двору короля Артура, и там начался спор на предмет того, кто должен его исцелить. Урре теоретически это было только на пользу, но на деле рыцари, конечно, просто воспользовались предлогом, чтобы выяснить наконец, кто из них лучший. Сэра Урре поселили в шатре с пчелами на полотнищах — ибо гербом ему служила золотая пчела, — чтобы все рыцари поочередно могли попытать удачи в его исцелении. Все думали, что победит Ланселот, местный герой, но сам Ланселот знал, что не может победить, потому что он грешник — он спал с женщиной по имени Илейн и с Гвиневерой, женой Артура, да к тому же грешил гордыней.
Итак, все рыцари выстроились в очередь, и все потерпели неудачу, а затем настал черед Ланселота. Он знал, что и у него ничего не выйдет, а его греховность станет общим достоянием, но выбора у него не было — хочешь не хочешь, а попробовать надо.
В машине сделалось жарко. Эдвард поднял окна и стал шарить по доске, ища, где включается кондиционер. Маргарет протянула руку и включила его.
— И тут произошло неожиданное. Когда сэр Ланселот возложил руки на сэра Урре, раны зажили. Бог простил Ланселота и позволил ему совершить чудо. Никто другой этому не удивился, но Ланселот-то знал, что Бог пощадил его вместо того, чтобы унизить. Никогда ему не стать лучшим на свете рыцарем — это Бог позволил ему на минуту притвориться им. Ланселот не вынес этого и заплакал. «И сэр Ланселот разрыдался, — пишет Мэлори, — словно побитый ребенок».
Эдвард объехал лежащую на дороге сухую ветку.
— Ну, сэр Урре, положим, от этого только выиграл. Как вы думаете, почему книжной полке присвоили его имя?
— Кто знает? — Маргарет слегка улыбнулась, словно утаив что-то про себя. — Это хорошая история. Не все обязательно должно что-то значить.
Эдвард не помнил уже, когда в последний раз выбирался за город. Пряные запахи травы, полей, смолы и сена омывали его, как теплая ванна. Глаза заслезились, и он от души чихнул. В естественном солнечном свете, не загороженном небоскребами и проводами, все смотрелось чище, ярче, фактурнее и кинематографичнее. На том берегу Гудзона отливали густо-красным морщинистые утесы. На ясном небе виднелось лишь одно декоративное перистое облачко. «Контур» несся мимо кукурузных сушилок, сельских церквей, универмагов, мимо площадки с заржавевшими плугами.