Кое-что об архимагах
Шрифт:
Потом случился архимаг, вытащивший главу посольства в ад. И невинную принцессу, от которой никто не ждет проблем, отдали в лапы монстра – разумеется, чтобы она исполнила долг и разорвала архимага, когда тот не ждет. Ведь в этом и есть ее предназначение – жить во славу империи. А если она подохнет, никто не станет лить слез.
Сказать по правде, в новый мир она бежала не от врагов или заговоров, хотя всех их было в достатке. Не от манипулирования и призрака близкой войны. Не от гнева могучих существ, в гневе рыщущих по миру в поисках воровки – не отыскали сразу, не отыщут никогда. И вовсе
Значит, настало время полюбить эту мощь, навязанную судьбой вместе с высоким дворцом. Дворца уж нет – но есть шанс найти новый путь. Даже если для него придется убить двоих, способных ей помешать.
Аркадия подошла к свежей могиле. Присела рядом, протянув тоненькие девичьи пальцы с сырой глине и чуть-чуть промяла ее. Потянулись долгие минуты – бесполезные и лишенные любого действия, кроме терпеливого сопения девчонки. Покуда из земли не выкопался черный паучок – крошечный, размером с бусинку, но на тонких ножках с фалангу пальца, он шустро выбрался из земли, деловито забрался по пальцам на руку девочки, поднимаясь по ней все выше и выше, пока не исчез в рукаве платьица – чтобы вновь появиться у воротника, перебраться на шею, затем на щеку и по лицу добраться до левого глаза Аркадии.
Паучок отодвинул лапками ресницу и занырнул под нее, скрывшись за глазным яблоком.
Аркадия плотно смежила веки, открыла вновь, показав миру полностью черный зрачок и быстро-быстро проморгалась, возвращая природный цвет радужки.
Улыбка, столь редкая в этом мире, проявилась на ее лице. Девочка поднялась на ноги, задумчиво глядя в ту сторону, куда ушел Филипп.
А затем принялась вытанцовывать по кладбищу, перепрыгивая с одного могильного холмика на другой, безжалостно вытаптывая растущие там ритуальные цветки.
– Они вам все равно не помогут! – шептала Аркадия с пренебрежением растирая о подошву нескладной обувки чужие надежды.
«- Значит, ангел – ну конечно же ангел!» – смеялось все внутри нее. – «Нет, мой дорогой. Дружить тебе придется со мной, иначе ОН все узнает и отвернет тебе твою хитрую и изворотливую башку».
Подумать только!..
– Ты что делаешь, девка?! А ну прочь! – Донеслось резкой отповедью их храма.
Аркадия, пискнув, спрыгнула и понеслась к дороге, перекрывая легкое раздражение азартом и радостью.
Интересно, где эта тварь тьмы нашла душу святого? Это же нереально! Даже архимаг поверил в менее вероятное событие – в заточенного ангела, столь кроткого и всепрощающего, что провожает даже отчаянных грешников в рай, чем в последний путь праведника, вознесшего с собой души спутников.
Но расчет неплох – даже убить Темного сейчас означает собственноручно отправить его на небо. А ведь чтобы пробить границы этой лакуны – если архимаг действительно решит за это взяться – одного Света действительно может оказаться мало. Пробить, чтобы освободить вовсе не ангела.
Какая же насмешка, какой цинизм. Сколько же лет Филипп готовил переход?
Плечо вновь царапнуло раздражением – смотрит служка, не иначе. А то и гонится за ней с палкой – девчонка прибавила в беге, не решаясь оборачиваться.
Но если расчет Фила верен, то архимага устроит и последний бой за эту крепость – ведь павшие, как тот считает, тоже попадут в рай. Горе только самоубийцам. Ну, еще горе тем, кто верит отродью тьмы, даже если то молчит.
Раздражение вновь кольнуло в спину. Да что такое! Аркадия повернулась, чтобы показать язык храмовому служке. И никого не обнаружила за собой, кроме пустующей дороги к вершине холма – той его части, что была на противоположной части от ее дома. Однако раздражение – оно присутствовало, маятно и давяще с одного и того же направления.
Тогда она прислушалась к себе еще раз. А затем с удивлением, свойственным узнаванием знакомой вещи, которой тут просто не могло быть, двинулась в направлении тянущего и раздражающего чувства – прямо к дощатому заборчику в несколько домов позади. Ветхий и растрескавшийся, забор явно был недавно поправлен и выровнен – следы работы отчетливо виднелись на земле. Зато строение за ним – черная от копоти хибара в один этаж, явно перекосилась от небрежения и времени. Но и там явно шла работа – гулко стучал обух топора о бревна, дышал ветром костер, разнося ароматы смолы и сгоревшей щепы.
Временная калитка – сбитой аккуратно и перевязанной корой молодого деревца, пущенной на полосы – оказалась приставленной ко входу и была легко отодвинута в сторону.
Аркадия вступила в узкое подворье, запертое между домом и крытой коновязью, с привязанной к стропилам лошадью. Большую часть свободного пространства занимала распряженная телега, а топор хозяина звучал где-то позади постройки, с огородов – перед домом все равно не оставалось места для работы.
Девушка недоуменно, словно сама себе не веря, оглядела место еще раз – от свежей тропинки через двор, засыпанной речным окатышем, до подновленного сруба колодца в дальнем углу. Может, ошибка, и ее чувства обманули?
А еще через мгновение из-под телеги, с тем же чувством неверия вышагнул серо-черный волчонок, у которого она сама отняла дарованную псевдо-жизнь, велев уйти и умереть в лесу. Глаза зверя горели алым, под гладкой шерстью перекатывались узлы мышц, созданные дыханием бездны, а когти почернели до обсидианового оттенка.
– Почему ты жив? – изумилась Аркадия, приседая на корточки и внимательно разглядывая тварь.
Волчонок дыхнул злостью и голодом, но под пристальным взглядом поджал уши, лег на живот и, сломленный чужой волей, покорно пополз с прежней госпоже.
Рука девчонки без страха легла на дрожащую от страха морду приблизившегося зверя.
– Та-ак… И кто тебя поднял? – взлетели от удивления брови девчонки, чувствуя под ладонью результат чьей-то грубой, некачественной, но крайне мощной работы.
– Девочка, отойди от собаки! – Испуганно донеслось старческим голосом с дальнего края двора. – Мех, фу! Фу, я сказал!
Через двор, оббегая брошенную телегу, несся престарелый мужчина, в котором Аркадия без труда опознала давешнего нескладного кучера, привезшего их из лесу. А в следующее мгновение осознала, что тревожные слова его были сказаны вовсе не на местном диалекте – а на языке бездны.