Когда бог был кроликом
Шрифт:
— Это-то понятно.
Я засмеялась, но тут же замолчала. Он был очень печален.
— Я опять стал смертным. Самым обычным смертным. Теперь я ничего про себя не знаю, и мне страшно.
По его щеке покатилась одинокая слеза. Мы молча сидели рядом до тех пор, пока не разошлись последние гости и шум голосов не сменился на звук передвигаемых стульев и звон посуды.
— Артур?
— Что?
— Ну теперь-то ты можешь мне рассказать, как это должно было случиться? Как ты собирался умереть?
— Мне на голову должен был упасть кокос, — сказал он.
~
Я встала вместе с солнцем и с чашкой кофе вышла на крышу, закутавшись в старый кашемировый
7 сентября 2001
Элли… я последнее время стала немного зарабатывать на Таро. Мое гадание возвращает людям надежду. Я пытаюсь объяснить, что дело тут даже не в картах, а в психологии. Но тут есть люди, которые никогда не оглядываются назад. Наверное, потому, что некоторым из них пришлось бы смотреть слишком далеко. Представляешь, мое гадание особенно популярно среди заключенных пожизненно! А я последнее время все чаще вижу «свободу», какую бы карту они ни выбрали: «Борьба», или «Принцесса Жезлов», или даже «Смерть». Только в «Правосудии» я ни разу не разглядела свободы. Правосудие — тяжелая карта для тех, кто сидит в тюрьме.
Сегодня утром я вытянула карту, просто на удачу; одну для себя, а потом другую для тебя. Обычно вынимается «Равновесие» или «Пятерка Кубков». Но сегодня утром я вытащила «Башню». «Башню»! Потом вытащила карту для тебя и это опять была «Башня». Две «Башни», Элли! Одна за другой. Какое невероятное совпадение.
Это самая сильная карта. Если Башня рухнет, ничто уже не будет прежним. Произойдет полное перерождение. Старое будет снесено, чтобы дать место Новому. Нельзя ни к чему привязываться, потому что все это будет разрушено. Мир меняется, Элли, и надо доверять этим переменам. Судьба призывает нас. И если мы сможем понять и принять законы Вселенной, взлеты и падения, чередование горя и радости, тогда мы заслужим право на истинную свободу…
Я отложила письмо. В ушах у меня звучал ее голос, веский и убедительный, такой же, каким когда-то давно она рассказывала мне про Атлантиду. Я ощущала гипнотическую силу ее уверенности. Я выключила компьютер и допила кофе.
На душе у меня было тревожно; уже несколько недель я знала, что дело идет к концу. Целых пять лет провела я с Эллисом и Либерти и сейчас чувствовала, что рассказала все, что могла. Только финал я все время оттягивала, а теперь уже точно решила отложить: на прошлой неделе отец сказал мне, что уже совсем скоро Дженни получит право на досрочное освобождение. Не все еще было ясно, но она вот-вот узнает, что он сам будет представлять ее на последнем суде и сам выведет наружу, в жизнь, которая шесть лет текла без нее. Поэтому я пока не стану писать заключительную статью своей колонки: лучше она напишет ее сама, сидя на крыше рядом со мной.
Я решила не завтракать дома, а вместо этого пойти в Сохо и выпить там кофе с рогаликом. Мне нравилась эта дорога: на запад по Холборну от Ченсери-лейн до перекрестка с Нью-Оксфорд-стрит. Солнце поднималось все выше, тени становились короче, а город пробуждался, выплевывая на улицы все новые и новые порции людей. Я дошла до площади Кембридж-Серкус и неожиданно для себя свернула на Черинг-Кросс-роуд, ведущую к Национальной галерее и выставке Вермеера, на которую я уже давно собиралась сходить, но все откладывала. Времени оставалось уже немного: через шесть дней выставка закрывалась. Я даже не заглянула в любимый книжный Цвеммера, куда заглядывала всегда, и к полуподвальным букинистам, благодаря которым главным образом и пополнялась коллекция у меня на полках. Наоборот, я прибавила шаг и почти бежала, ловко уклоняясь от туристов, медленно листавших книги, выставленные на столах на тротуаре.
Уже издалека
— На три часа вас устроит? — спросил кассир.
— Да, конечно.
Я стояла в прохладном холле, держала в руке билет и радовалась, что сегодняшний день распланирован и занят.
В Сохо было еще тихо, и я заняла столик на улице, как делала всегда, даже зимой. В кафе как раз доставили продукты, и мимо меня на кухню провозили тележки, заставленные канистрами с растительным маслом, вином, помидорами. Эта улица всегда казалась мне скромной и работящей. На всех других алчные домовладельцы выгоняли из принадлежащих им зданий старые магазины и мастерские и ждали, когда их места займут крупные бренды, которые легко потянут заоблачную ренту. Но тут все оставалось по-прежнему. Я посмотрела налево: парикмахерская Жана была на том же месте, и Джимми никуда не делся, и «Агелуччи», слава богу, все еще здесь. Они поставляли кофе моим родителям, особый сорт эспрессо, посылки с которым из-за их аромата очень любил привозить наш почтальон. Похоже, пока этому уголку старого города ничто не угрожало. Я развернула газету и заказала двойной макиато, который здесь подавали с итальянской конфетой «бачи».
Сидя здесь, трудно было поверить, что уже скоро по утрам будет совсем темно, а потом придет долгая унылая зима с холодами, от которых моя кожа побелеет и посереет. Но еще до этого теплая осень окрасит листья в буйные, красно-золотые цвета Вермонта — места, где мы были в прошлом году.
Мы отправились туда втроем неожиданно для самих себя из Нью-Палца, куда приехали, чтобы покататься верхом, но в итоге больше гуляли пешком. По дороге в Вермонт мы взяли к себе в машину молодую женщину, больше похожую на девочку. Мы подобрали ее, потому что голосовать на обочине было не безопасно, о чем мы ей и сказали, когда она забралась на заднее сиденье. В ответ она только кивнула. Она сидела рядом со мной, держа на коленях вещи, упакованные в черный пластиковый мешок, и от нее исходил сильный отчетливый запах, словно предупреждающий: «Со мной лучше не связываться». Вблизи она показалась не такой юной, как когда стояла на обочине: глаза, скрытые полями шляпы, были жесткими и усталыми, а лицо свидетельствовало о тяжелой жизни. Она сказала, что едет отдыхать, но нам было понятно, что она от кого-то убегает. Мы накормили ее завтраком, но, кроме этого, она ничего у нас не взяла. Мы высадили ее у автовокзала и долго смотрели ей вслед. Она сказала, что ее зовут Лейси, как героиню сериала про копов. Когда она высадилась, в машине стало совсем тихо.
Наверное, я услышала крик, но не сразу сообразила, что он значит. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что что-то слышала, но не подумала, что это относится ко мне. Потом кто-то дотронулся до моего плеча и показал на включенный внутри кафе телевизор: четыре человека уже смотрели на экран. Снаружи мне было плохо видно, поэтому я встала и зашла в кафе, медленно, испуганно, не отрывая взгляда от того, что происходило на огромном экране.
Голубое небо. Прекрасное сентябрьское угро. Черный дым и пламя, вырывающиеся из зияющей дыры в стене. Северная башня, как было написано внизу.
Надо звонить Джо. Северная. Чарли работает в Южной. С ней все в порядке. Я набрала номер и попала на голосовую почту.
— Джо, это я. Я знаю, что с тобой все в порядке, но я смотрю телевизор, и мне страшно. Как там Чарли? Перезвони мне.
Он шел низко и заложил вираж, с жалобным невыносимым воем, а потом, достигнув своей цели, превратился в огненный шар, и тысячи галлонов горящего топлива хлынули вниз, по стенам, перекрытиям, шахтам лифтов. Южная башня. Твоя башня, Чарли. Твоя. Женщина рядом со мной заплакала. Опять голосовая почта. Черт! Черт!