Когда боги спали
Шрифт:
Солнце быстро садилось, когда он подъехал к городу, раскачиваясь на верблюде, как рыбак на неспокойной воде. Огромные стены Валарии окрасились в розовый цвет, становясь похожими на запретные кряжи мрачных гор. Поверх стен поблескивали купола домов и башни храмов. Между ними вставали конические крыши прочих строений. Вечерний ветерок доносил экзотические звуки и запахи Валарии: плотное гудение многоликой толпы, лязганье и клацанье работающих мастерских, запах дыма от очагов и требухи, где к плохому мясу добавляли много доброго чеснока. Атмосфера одновременно была и чувственной и опасной,
Главные ворота охранял взвод солдат под королевским стягом Дидима — позолоченные листья фигового дерева, напоминающие о том, что несколько сот лет назад Валария представляла собой лишь небольшой оазис для кочевников. Ворота выглядели грозно — как разверстая пасть. Только вместо зубов сверху торчали черные железные поднятые брусья, толщиной с талию человека и грубо заостренные. Хозяин каравана, пустой маленький человечек с бегающими глазками, принялся торговаться с солдатами за вход в город. Но, не сумев или не пожелав сойтись в цене, получил приказ разбивать лагерь на ночь за стенами, сразу же за огромным рвом, окружающим город. Впрочем, ров уже давно не рассматривался никем как средство защиты города, и в него сваливали мусор и даже трупы слишком бедных граждан, не имеющих средств на приличные похороны. По яме бродили закопченные от дыма фигуры, факелами поджигая то, что может гореть, и приводя ров в подобие порядка. Это были городские сборщики мусора, считавшиеся стоящими на столь низкой ступени общества, что даже взгляд на них сулил несчастье смотревшему, не говоря уж о том, чтобы их коснуться.
Сафар, не желая себе прелестей такой ночевки, робко приблизился к сержанту, командующему охраной, и протянул рекомендательное письмо Коралина, написанное изящным почерком и скрепленное толстой золотой печатью. Оно произвело столь сильное впечатление на сержанта, что тот взмахом руки разрешил Сафару пройти через ворота. Сафар замешкался, вглядываясь в огромный туннель, тянущийся в стене. На другую сторону, видимую лишь тусклым пятном размером с тарелку, вел длинный и темный проход.
Тогда-то он впервые и услыхал этот псалом, завывающий голос издалека и в то же время близко:
Мы, жители Валарии, люди добрые и благочестивые.— Благословенны, благословенны…Эти слова так напугали его, что он решил было повернуть назад. Но сержант подтолкнул его.
— Двигай задницей, малый, — с грубоватым юмором сказал сержант. — Сегодня был тяжелый день, и меня давно в одной городской таверне поджидает хорошенькая шлюха.
Сафар послушался и двинулся в темноте туннеля к все увеличивающемуся пятну света. Псалом звенел в его ушах:
…Здесь найдешь только верных.Благословенны, благословенны…С огромным облегчением он вышел с другой стороны стены. Песнопение стихло, дух его воспрял. Он огляделся, не зная, куда идти, а ночь приближалась, и со всех сторон на него глядели лишь темнеющие улицы. Тут и там через плотно захлопнутые ставни пробивались полоски света. В сгущающейся тьме лишь твердый
Вспыхнули факелы, и он разглядел недалеко вывеску трактира. У входа во всеуслышанье трактирный зазывала выкрикивал:
— Похлебка и ночлежка за шесть медяков. Похлебка и ночлежка за шесть медяков…
Сафар поспешил на крик зазывалы, не отпуская рукояти кинжала. Ночь он провел с удобствами, какие только мог предоставить дешевый трактир. На следующий день он оказался у дома лорда Музина, сжимая в ладони рекомендательное письмо.
На мажордома лорда Музина каллиграфия и золотая печать письма не произвели столь глубокого впечатления, как на сержанта. С каменным лицом он взял письмо и лениво оглядел печать Коралина.
— Жди здесь, — повелительно произнес он.
Сафар ждал, и ждал долго, протоптав тропку в пыли у ворот дома Музина. Коротая время, он разглядывал толпу и уличную суету. Ему хоть и доводилось ранее бывать в Валарии, но вместе с отцом, и впечатления у него сохранились лишь детские. Теперь же он впервые оказался здесь один и уже в серьезном возрасте. Он нетерпеливо оглядывал толпу, выискивая следы разврата, о котором предупреждал Губадан. Но если и было в этом городе нечто подобное, то оно скрывалось за стенами домов, выстроившихся вдоль улицы. Он устал и проголодался, но не отваживался покинуть свой пост, дабы не пропустить возвращения мажордома.
Наконец, когда день почти закончился и приближалась пора вечерней молитвы, человек вернулся. Он сморщился, словно от Сафара дурно пахло.
— Держи, — сказал он, небрежно подавая Сафару свернутый свиток, скрепленный еще мягкой на ощупь печатью Музина. Буквы казались неряшливыми по сравнению с каллиграфией рекомендательного письма Коралина.
— Господин распорядился, чтобы ты завтра явился в главный храм. Отдашь письмо одному из помощников лорда Умурхана.
Мажордом отряхнул руки, словно избавившись от чего-то недостойного, повернулся и ушел.
Сафар был сбит с толку.
— Извините меня, друг, — окликнул он его в спину. Мажордом застыл на ходу. Повернувшись, он осмотрел Сафара снизу доверху, скривившись от отвращения. Сафар, не обращая на это внимания, сказал: — Я надеялся на встречу с вашим господином. У меня для него подарки от моего отца и матери и пожелания здоровья и процветания.
Мажордом фыркнул:
— Мой господин не нуждается в таких подарках. Что же касается встречи… Я не стану оскорблять достоинства господина требованием от персоны такого положения.
Сафар ощутил, как кровь бросилась в лицо, но совладал с собой.
— Но он, по крайней мере, согласился финансировать мое обучение в университете? — спросил он, показывая письмо.
— Мой господин высказался о таком намерении, — ответил мажордом. — На твое обучение будет выделена определенная сумма. Поскольку лорд Коралин обещал возместить все необходимые издержки. — Мажордом сделал подчеркнутую паузу, затем сказал: — Он велел предупредить тебя, чтобы ты не злоупотреблял его добротой и дружбой с лордом Коралином. Благотворительность лорда Музина на этом заканчивается. Так что не возвращайся сюда больше. Тебе все понятно?