Когда была война
Шрифт:
Она встала на ноги. По подбородку потекло что-то тёплое, и Соня поднесла руку к лицу. Из носа бежала кровь. Красные капельки замельтешили на белом льду - словно стайка божьих коровок приземлилась у ног. В сверкающих ясных лучах солнца кровь казалась рубиново-алой.
Зоя на четвереньках подползла к Лемишеву.
– Не зацепило?
– озабоченно пробормотала она, осматривая его со всех сторон.
Соня стёрла варежкой кровь с лица и решительно взяла привязанную к санкам верёвку. Впереди лежала закованная в ледяные кандалы Волга, вдали,
– Ты не знаешь, какая прицельная дальность у немецких пулемётов?
– спросила она.
Зоя встала на ноги, оправила шинель, сдёрнула задравшийся ремень.
– Точно нет, - поколебавшись, ответила она.
– Где-то километр вроде. Жених говорил...
В глазах её блеснули слёзы, и она поспешно опустила ресницы.
Путь до середины реки они проделали в полном молчании, лишь хрустел под ногами лёд да каркали порой в вышине вороны. Соня старалась не смотреть на них - они наводили на мысли о смерти, их громкие, угрюмые голоса калёной иглой впивались в мозг. Вороны настырно кружили над ними, опускаясь всё ниже и ниже, - будто в ожидании добычи, и чем громче, чем чаще они каркали, тем больше Соня торопилась вперёд. Ей казалось, что нужно обязательно обогнать их - и тогда и сама смерть останется позади.
Лемишев в себя больше не приходил. Суровый мороз разрумянил его бледные впалые щёки, осел синеватым инеем на длинных ресницах и ровных густых бровях. Иногда Соня оглядывалась, чтобы убедиться, что с ним всё в порядке, и снова прибавляла шагу.
В середине реки лёд оказался очень тонким и непрочным - сквозь него даже было видно тёмную воду. Соня несмело ступила на него и тут же отдёрнула ногу: хрупкая корочка легко, словно осколок хрустальной рюмки, хрустнула под валенком.
– Этого ещё не хватало!
– выдохнула Зоя.
– Тут не перейдёшь. Что делать будем?
Соня, щурясь, смотрела вдаль, вниз по течению реки. Мыслей в голову не приходило никаких, кроме одной: придётся идти. Идти по тонкому льду, каждую секунду рискуя провалиться и надеясь, что стрелять немцы больше не будут. Она поискала взглядом участок, где лёд казался более прочным, и снова проверила его валенком. Тот хрустнул, но не провалился, и тогда Соня решилась встать на него.
Зоя с испугом в больших карих глазах следила за ней, крепко сжимая верёвку санок. Соня обернулась и улыбнулась ей.
– Попробуем здесь.
Она глубоко вдохнула и, не выдыхая, медленно пошла вперёд. Лёд угрожающе хрустел, и перед каждым шагом Соня проверяла его на прочность. Зоя двинулась следом, что-то бормоча себе под нос.
– Иже еси на небесах, - донёсся до Сониных ушей её голос.
– Хлеб наш насущный дай нам днесь... да не введи во искушение... избави от лукавого...
– Не поможет тебе, Зойка, твой боженька, - усмехнулась она и сделала ещё один аккуратный шаг.
– Как пить дать, не поможет.
Зоя не ответила, лишь продолжила бормотать - на полтона ниже, а потом вдруг умолкла на секунду и запальчиво выпалила:
–
Крррррык!
– из-под валенка в разные стороны побежали по льду тонюсенькие ледяные стрелочки. Соня смотрела себе под ноги. Солнце слепило, до боли резало глаза. На ресничках повисли маленькие слезинки и тут же замёрзли. Она нетерпеливо стряхнула их варежкой. Крррррык!
– и они ещё на шаг ближе к цели.
– Это тебя кто научил в бога верить?
– насмешливо поинтересовалась Соня.
– Бабушка. Она всю жизнь верила. И хорошую жизнь прожила.
– Ага. А ты веришь, и вон, война...
– Ничего ты, Сонька, не понимаешь, - отмахнулась Зоя.
– Трудности - это испытания. Господь специально нам их посылает, чтобы проверить нас на прочность. Вот сейчас всю страну проверяет, и нас с тобой тоже. Потому что он нас любит.
– Странная у него любовь какая-то.
– Соня снова стряхнула снежинки с лица.
– Любит и убивает. Я вот маму свою люблю, так я её никогда не убью!
Они говорили просто ради того, чтобы говорить, чтобы отвлечься хоть немного от этого ледяного ада, от грызущего нутро страха. Но тема Соне не нравилась. Она выросла в семье, где никто никогда не верил в бога, и до пятнадцати лет Соня толком не знала, что такое религия.
На окраине их деревни пустовала старая каменная церковь с голубыми маковками. Священника в ней не было, потому она стала сперва тайным местом встреч и игр местной детворы, а потом - их секретным клубом. Соне нравились высокие, расписанные фресками сводчатые потолки, под которым всегда так долго витало эхо. Правда, фрески эти обсыпались и потускнели, но всё равно остались красивыми.
Однажды они с девчонками нашли там несколько дощечек, на которых были нарисованы странные портреты странных людей жёлтыми полосами вокруг голов. У всех у них были очень грустные и серьёзные большие глаза и вытянутые лица, на которых лежали печальные страдальческие выражения. Девчонки долго рассматривали дощечки и обсуждали, что это и для чего предназначено. Все изображённые на них люди показывали странные жесты руками, будто они пытались что-то сказать тем, кто на них смотрит, и чем дольше Соня смотрела на них, тем больший трепет ощущала.
А потом из города приехали какие-то люди в форме, и церковь эту взорвали - так, что остался один фундамент. В тот день Соня и решила спросить у отца, что же это было за место. Тот вздохнул и как будто нехотя пояснил:
– Церковь это была. Тыщу лет на Руси в господа верил народ, а теперь вот запретили его. Опиум, говорят, для народу. Нельзя, говорят, верить.
Больше он не говорил ничего, а Соня не спрашивала, но бог для неё так и остался чем-то плохим, странным и запрещённым. Впрочем, вспоминала она о нём не часто - годом спустя отец умер, и они с матерью переехали в Москву, к двоюродной тётке. Соня поступила в новую школу, в жизни стали появляться новые друзья, следом пришла и первая любовь в виде улыбчивого паренька Серёжки Трифонова. Богу в её мыслях места просто-напросто не нашлось. Да и зачем думать о том, чего нет?