Когда была война
Шрифт:
На следующий день, едва только занялся весенний рассвет, к ней прибежал взмыленный, запыхавшийся Димка. Ида ещё спала. Он принялся звонить в дверь - долго, настырно, а когда на звонок никто не ответил, стал громко стучать. Из прихожей донеслись шаркающие шаги и недовольное "да иду, иду!" мамы. Ида нехотя сползла с кровати, сунула ноги в тапочки и накинула на белую ночную рубашку халат.
Димка влетел в квартиру вихрем, чуть было не сбив маму с ног. Глаза его сверкали, русые волосы были взъерошены, серый резаный картуз съехал набок. Сердце подпрыгнуло и ухнуло куда-то вниз, внутри всё судорожно, до боли сжалось в
– Ида!
– завопил Димка, увидев её в проёме двери.
– Листовничая!..
Ида подскочила к нему и зажала рот ладонью.
– Не ори! Тихо!
Мама побледнела и, прижав руку к груди, прислонилась спиной к стене. Ида потянула Димку за собой в спальню.
– Идём, там расскажешь.
Димка послушно пошёл за ней. Ида неслышно притворила за ними дверь и порывисто схватила его за руку. Он стащил картуз, нервно пригладил кучерявые волосы, отёр со лба пот и снова нахлобучил его на голову.
– Листовничую немцы арестовали, - наконец выпалил он.
И словно ледяная волна опрокинулась на неё и придавила к земле своей тяжестью. Ида неверяще смотрела на Димку. Ноги вдруг стали ватными, и она опустилась на скрипучий стул у заставленного косметикой и флакончиками духов трельяжа.
– Как арестовали? Откуда ты знаешь?
– Сам видел. Только что.
Ида покачала головой, встала, подошла к окну, но тут же вернулась назад. Новость никак не хотела укладываться в голове, и Ида не хотела ей верить. Она не знала точно, чем грозит им этот арест, но интуитивно чувствовала, что ничем хорошим.
– И что теперь?
– едва слышно спросила она и подняла на Димку взгляд.
– Что мы будем делать?
Тот пожал плечами.
– Не знаю. Наверное, затаиться нужно...
Ида в задумчивости прикусила губу и уставилась в стену. Мысли завертелись бурным водоворотом, и она никак не могла сосредоточиться. Бежать? Но куда? Сидеть тихо? А если и за ними придут?
– Я к ней как раз шёл, - снова заговорил Димка.
– И тут смотрю: её выводят. Вся избитая, в крови, еле ноги тащит. А немцы её ещё и подталкивают...
– А ты что сделал?
– Как что?
– удивился Димка.
– Спрятался, конечно. За грузовик. Они меня не заметили. Посадили её в машину и увезли куда-то. Я в мастерскую зашёл, а там раскардаш такой, всё раскидано, разбросано. Наверное, искали чего.
– Он сел на расправленную кровать, снова стащил картуз и принялся мять его в руках.
– Что делать-то будем?
– Это ты у меня спрашиваешь?
– вдруг вспылила Ида.
– Я-то откуда знаю!
На некоторое время повисла тишина. Ида отчаянно пыталась придумать план действий, но как назло ничего не шло в голову. Только нервы натянулись тугой тетивой.
– Ладно, - вздохнула она.
– Пока посмотрим, что дальше будет, а дальше придумаем. Как ты думаешь, Листовничая нас не сдаст?
– Кому? Фашистам?
– Димка уверенно помотал
– Не. Точно не сдаст. Она не такая.
Вечером они узнали, что командиршу увезли в Симферополь - немцы, видимо, посчитали её главной подпольщицей. Все группы затаились в ожидании, тайные встречи и собрания были отменены. Никто даже не предполагал, кто сдал Листовничую, и знает ли этот человек что-нибудь ещё о феодосийском подполье и его участниках.
Ида с Димкой старались держаться вместе. Он приходил к ней рано утром и уходил за десять минут до комендантского часа. Они не говорили о Листовничей, понимая, что и у стен есть уши, но мысли о ней не выходили у Иды из головы. Что, если она выдаст их?
– эту мысль они читали в глазах друг друга, но вслух её никто ни разу не произнёс.
Ида продолжала выступать в кабаре, ходить на свидания. Только теперь она понимала, что такое страх на самом деле, понимала, что прежде никогда не боялась немцев. А теперь в каждом из них видела того, кто вслед за Листовничей арестует и её. Каждый представлял для неё угрозу, и порой она даже боялась что-то говорить - а вдруг выдаст себя неаккуратным словом или взглядом?
Но неделя проходила за неделей, и никто не спешил вести её в комендатуру. Фон Вайц и Зиммель продолжали с той же настойчивостью добиваться её расположения, на выступления, как обычно, набивался полный зал, и каждый день Ида видела всё те же восхищённые взгляды, слышала те же комплименты. Значит, никто не догадывался о ней. Напряжение спало. У неё даже получилось заснуть и проспать всю ночь спокойно, не просыпаясь от каждого шороха.
Со временем возобновилась и деятельность подполья, и тогда они, наконец, узнали, что же случилось с их командиршей - кто-то умудрился выйти на связь с симферопольскими партизанами. Почти два месяца Листовничую держали в конюшне, что служила у нацистов тюрьмой для партизан, подпольщиков и их помощников. Каждый день её водили на допросы в комендатуру, а оттуда выволакивали в бессознательном состоянии. Все, кто видел её, говорили, что она перестала быть похожей на человека: на теле не осталось живого места. Пальцы, руки, нос - всё было переломано, губы превратились в одну сплошную рану, а глаза распухли настолько, что едва ли она могла хоть что-то ими видеть. Волосы сплошь покрылись кровавой коркой.
В конце апреля её расстреляли на глазах у всего города. Ни на одном допросе она так и не произнесла ни единого слова, и немцы просто-напросто устали с ней возиться - всё равно без толку.
Узнав об этом, Ида похолодела. Наверное, только тогда она чётко осознала: всё это не игра, не шутки, а война. Настоящая война, которая ведётся без правил, где ни у кого нет второго шанса, и перед каждым из них стоит только одна общая задача - победить.
Новый командир, высокий плечистый мужчина, обвёл собравшихся перед ним подпольщиков суровым твёрдым взглядом.
– Листовничая отдала свою жизнь за правое дело, - сухо сказал он.
– Она отдала её за победу, и для нас она навсегда останется героем. Никогда память о ней не сотрётся из наших сердец. Нам нужна победа. И мы готовы идти на жертвы, чтобы добиться её.
К глазам подступили жаркие слёзы, и Ида позволила им скатиться по щекам, но тут же стёрла дрожащими пальцами. Да, они готовы добиваться победы до последнего, во что бы то ни стало, и если нужно, отдать ради неё свои жизни.