Когда город спит
Шрифт:
— Правильно, голубчик, поспешность ни к чему. Надо осмотреться хорошенько, а уж поступить — так прочно. Я вот в одном учреждения двадцать лет подряд работаю.
Беседа оборвалась. Дынник украдкой поглядывал на часы. Как медленно ползут стрелки! Без четверти одиннадцать, осталось пятнадцать минут до момента, назначенного Дынником для решающего разговора с Милетиным. С каждой минутой, приближавшей роковую беседу, Дынник чувствовал, как сильнее и сильнее начинают дрожать его руки, становится ощутимее во рту противный металлический вкус, которого не мог заглушить до горечи крепкий чай с двойной порцией сахара.
Вооруженный,
До войны Дынник, который носил тогда другую фамилию, работал инженером-экономистом. Он был на хорошем счету: дело свое знал, относился к работе добросовестно. В общественной жизни коллектива особенной активности не проявлял, но и не отмалчивался на собраниях, иногда выступал в стенгазете со статьей к празднику, толково и аккуратно выполнял поручения месткома.
Дынник не чуждался и товарищей по заводу, любил выпить в хорошей компании, организовать загородную поездку, играл в волейбол и даже заслужил звание заводского чемпиона. Короче говоря, его считали заурядным молодым специалистом с определенными достоинствами и некоторыми невинными недостатками.
Имел Дынник одно качество, из-за которого проницательные люди относились к нему с холодком: Дынник всегда старался ладить со всеми. Принципиальный или мелкий разгорался спор, шла речь о подъеме производительности труда или о месте для пикника на будущее воскресенье, Дынник выжидал некоторое время, а потом присоединялся к тем, чье мнение одержало верх. Он никогда ни с кем не ссорился. Никто никогда не сказал о нем плохого слова… Десятки людей знали Дынника, встречались в дружеской компании, на волейбольной площадке, в служебном кабинете, десятки людей были с ним на «ты». И каждый из них оставался для Дынника не ближе и не дальше остальных. Не видел Дынник приятеля месяца два-три — забывал о нем. Встретившись, радостно улыбался, хлопал по плечу, восклицая: «Сколько лет! Ну, как ты?» И снова «дружил» с ним.
Некоторые в глаза называли его мещанином и были, конечно, правы. От дореволюционного мещанина его отличали лишь немногие черты, порожденные необходимостью приспосабливаться к требованиям эпохи. Суть же оставалась неизменной. Дынник мечтал прожить жизнь тихо, спокойно, никого не трогая, ни с кем не ссорясь, дослужиться пусть до скромного, но хорошо оплачиваемого и необременительного поста, обзавестись квартирой, супругой, детками. Так и потянутся незаметно годы без волнений и тревог в маленьком домашнем мирке.
Скорее всего, он так и прожил бы век, никого не обижая, ни с кем не ссорясь, если бы не война. Опасность обнажила характеры людей. Сотни тысяч стали героями. Миллионы — беззаветными воинами фронта и тыла. А единицы…
Дынника мобилизовали в первые дни боев. Полк, в который попал Дынник, отступал на восток тяжелым и страшным путем. Фашистские танки прорвались далеко вперед. Полк попал в «клещи». Атаки сзади, спереди, с боков — буквально со всех сторон, начинались с зарей и кончались в ночной тьме. Бомбы выли надсадно, оглушающе, и казалось, каждая летит именно на тебя. Ночью горизонт пылал от зарева горящих деревень.
Дынник вел себя, как другие: шел, тяжело волоча ноги, по команде стрелял, отбивал атаки, услышав свист бомбы, падал, прижимаясь к ласковой и теплой земле. Сперва он выполнял все автоматически, без рассуждений, не в силах собраться с мыслями, подавленный, ошеломленный, отупевший от грохота, визга, воя, усталости.
Человек привыкает ко всему, постепенно вживается в любую обстановку. С течением времени и Дынник немного опомнился, осмотрелся.
На одном из привалов он оказался рядом с Умангалиевым — низкорослым, худым солдатом, лет тридцати. Эти три десятка лет Умангалиев прожил в киргизской степи, перегоняя овечьи гурты. Большой город он увидел из окна теплушки, которая везла его на фронт.
Умангалиев сидел, прислонившись к стволу дерева, и смотрел на оторвавшуюся подошву своего тяжелого армейского ботинка. Ее требовалось прикрутить проволокой. Подходящий кусок Умангалиев припас, но заниматься починкой у него не было ни сил, ни желания.
— Плохо, — сказал Умангалиев, не обращаясь ни к кому. — Очень плохо. Все тут пропадать будем.
Дынник не ответил. Он лежал, прислушиваясь к боли в уставшем теле. Издалека донесся зудящий голос моторов. Шли «юнкерсы». Через пять-десять минут они будут здесь, и тогда снова обрушится смерть на измученных людей.
— Пускай! — вдруг закричал Умангалиев. — Я убил двенадцать фашист. Пока пропаду — убью еще двенадцать. Человек пропадет, колхоз не пропадет, рота не пропадет, страна не пропадет. У меня три брата, у тебя три брата, у него три брата — каждый убьет по двенадцать фашист. Мы не пропадем… Нет! — с веселым вызовом он посмотрел на небо, где нарастал, близился самолетный гул.
Гнев прогнал усталость. Умангалиев быстрым движением снял ботинок, ловко прикрутил оторвавшуюся подошву.
— Вставай, друг, — обратился он к Дыннику, — плохо думать не надо, хорошо думать надо.
Дынник отмахнулся. «Умангалиеву все равно, он не видел и не увидит на веку ничего, кроме овец, — думал Дынник. — Он не знает того, что знаю я, и не может так дорожить жизнью. Нужно что-то делать. Никто ведь не позаботится обо мне. Я сам должен о себе позаботиться».
Пришедшая однажды мысль «позаботиться о себе» больше не оставляла Дынника.
Собирая хворост для костра, Дынник нашел гитлеровскую листовку и украдкой прочитал. Составленный с деловой сухостью пропуск через фронт гарантировал предъявителю полную личную неприкосновенность со стороны германских войск. Верховное командование обязывалось содержать бойца или командира, имеющего пропуск, до конца войны в лагере для военнопленных, где режим установлен в соответствии с международными конвенциями.
Дынник снова и снова читал листовку.
«Кто спорит, там не курорт, но ничто не угрожает. Они культурные люди и, конечно, строго соблюдают законы ведения войны».
Лагерь для военнопленных представлялся желанным местом. На улице воет пурга, а в большом, чисто выбеленном бараке ярко раскалена чугунная печка. Вокруг нее собираются бывшие товарищи по оружию, беседуют, гадают, скоро ли кончится война. Чем она кончится — сомнений нет. Достаточно посмотреть на вереницы машин, идущих по русским дорогам, армады воздушных кораблей в русском небе, пожары русских городов и сел. Ну и пусть! Инженеры-экономисты нужны всякому строю. Он, как и раньше, будет служить на заводе, получать жалованье, по воскресеньям ездить за город.