Когда исчезает страх
Шрифт:
— Да, действительно. Ты что же — все перепробовала?
— Ага, — созналась она. — Точно в детство впала — по садам лазаю. А ты почему на меня вчера таким зверем глядел?
— Показалось, что ты сюда не по своей воле приехала.
— Верно, — согласилась она. — Меня вдруг освободили от новой группы, привезли сюда и предложили тренироваться в беге и прыжках в длину. Я этого Гарибана давно знаю, противный дядька.
— Чем же?
— Он себе на уме, спроста ничего не делает, ты увидишь.
Сорвав несколько крупных, поблескивавших в лунном свете яблок, Ирина вдруг предложила:
‘ — Бежим, а то скоро свет погасят.
Прижимая к груди добычу, она устремилась к дому. Кирилл рванулся было за ней, но потом, решив, что райкомовцу непристойно бежать взапуски за сорванцом, таскающим яблоки, пошел степенно, не торопясь.
Ночью ему не спалось — мешала луна. В форточку врывались холодное дыхание парка и шорох опадавших листьев.
На другой день побаливала голова, было скучно без привычной беготни, телефонных звонков, споров, неожиданных совещаний.
Кочеванов забрел на волейбольную площадку. Там прыгала, блокируя у сетки противников, Зося Кальварская. Кириллу захотелось сыграть против нее. Он напросился в команду, но играл из рук вон плохо: то принимал мячи не на кончики пальцев, а всей ладонью, то, не давая паса партнерам, «стрелял» или посылал мяч в сетку. В команде были недовольны его игрой. Кирилл стал волноваться, срывать не свои мячи. Он слышал едкий шепот: «Дырка! Зачем взяли такого?» Плохие волейболисты и те поучали его. И все это творилось при Зосе. А она с ухмылкой поглядывала на него и, когда Кирилл делал ошибку, весело восклицала:
— Спасибо!
Когда команда проиграла с позорным счетом, Кочеванов не вышел больше на площадку.
Он слонялся между белоствольных берез и в скуке думал: «Что же я тут буду делать целый месяц? Взбрело же Балаеву удружить! А эта прыгунья презирает меня. До чего же я стал неловок! Надо бы взять себя в руки и обрести прежнюю подвижность и быстроту. Нельзя позволять мышцам дрябнуть».
За обедом Зося ни разу не взглянула в его сторону, и, может быть поэтому, ему не хотелось есть.
Вечером на веранде опять были танцы. Кирилл уселся на барьер, прислонился к колонне и со скучающим видом смотрел на медленно плывущие пары. Большинцова, заметив его одиночество, подошла и спросила:
— Что ты такой грустный?
— Да так как-то.
— Идем потанцуем?
Ирина потянула Кирилла за руку.
— Нет, не хочется, — отказался он. — К тому же не очень получается.
— Ничего, я научу.
Но Кириллу не хотелось срамиться, и он остался на месте.
Ирину подхватил парень в белом пуловере и закружил. Это был Ян Ширвис. Кочеванов знал его по спортивному клубу водников. Коротко постриженный и широкоплечий спортсмен, с удлиненным тяжеловатым подбородком, умел ловко ухаживать, весело и со значением нести вздор, и все шло ему. Он нравился девушкам и был заводилой в компании парней.
— Небось завидуете? — спросил Кирилла скучавший рядом круглолицый, не по годам толстый парень. — Я тоже, — признался он. — Его зовут Яном, он занимается боксом и не имеет ни капли жира. А вы знаете, что такое иметь лишнее сало? Нет, потому что вы никогда не весили девяносто семь килограммов. Впрочем, и у вас есть мешающий груз. Вы желаете танцевать — и не можете, пробуете резвиться — и не выходит. Не хотите ли прогуляться вдвоем по-холостяцки? Я люблю горький запах осени.
Он взял Кочеванова под руку и повел по темным аллеям парка.
Под ногами шуршали опавшие листья. С деревьев скатывались холодные капли недавнего дождя. Одна из них попала Кириллу на щеку, он смахнул ее рукой, а толстяку показалось, будто его собеседник хочет отвязаться от какой-то назойливой мысли.
— Вам не везет на девушек? — спросил он.
— Да, вроде вашего, — вяло отшутился Кирилл, не желая откровенничать с незнакомым человеком.
Толстяк вздохнул:
— Это правда, девушки не испытывают волнения при виде моей лоснящейся физиономии. А между прочим, я влюблен, и кажется, безнадежно. Ее имя — Зося. Да, да, та самая, с быстрыми ногами. Спортсменка думает, что делает мне приятное, когда говорит: «Как вы хорошо выглядите, мой пуз». Она не знает, что все худощавые считают своим долгом напомнить мне о моем животе, румянце и объеме. А я идиотски улыбаюсь. Поэтому, видимо, и она считает меня славным парнем и говорит все, что хочет. Таков удел толстых, которых словно бы все любят и никто не любит по-настоящему.
— А вы не преувеличиваете? — спросил Кирилл.
— Преувеличиваю! Как бы не так! Нужно толстеть годами, чтобы понять меня. Я родился розовым поросенком. В детстве не бегал, а катался как шар, это смешило даже учителей. А вы знаете, что такое в восемнадцать лет весить восемьдесят кило? На улице, в театрах, на вокзалах я примерял себя ко всем людям. Нарочно голодал, глотал всякую гадость, чтобы чуточку похудеть. Тайком занимался гимнастикой, катался, ползал, прыгал — и только накапливал жир. Я решил замучить себя ученостью. Говорят, что студентов сушат книги, не верьте — ложь! От сидячей жизни к двадцати четырем годам у меня выпятилось брюшко..
— Неужели борьба с животом поглотила все ваши стремления?
— В жизни есть, конечно, дела посерьезнее, вы правы. Больше, чем животом, я интересуюсь конструкциями тяжелей и легче воздуха. Вес, видите ли, в моей жизни играет немалую роль. Кстати, нам бы следовало несколько лучше познакомиться. Разрешите представиться — инженер-конструктор Борис Дементьевич Валин.
Кирилл назвал себя. Откровенность Валина ему нравилась, и он с большим интересом стал прислушиваться к его горестно-иронической болтовне.
Возвращаясь к веранде, Кочеванов украдкой потрогал свой живот и, ощутив упругую твердость мышц, повеселел.
Танцы кончились. Ширвис с Ириной спускались с веранды. Разглядев Кирилла, Ян удивился:
— О, ты уже здесь? Быстро!
— Не понимаю, почему тебя это удивляет?
Но Ян не слушал его и продолжал свое:
— Я тоже начисто покончил с лягушатником дяди Володи. Перехожу, как и ты, к Гарибану.
— А я не собираюсь.
— Брось, не скрытничай. Ведь это я посоветовал Евгению Рудольфовичу вытащить тебя. И правильно сделал! Довольно тирании. За что он тебя выставил? Дисциплину, видишь ли, нарушил! А то, что ты не уступишь мастеру в точности и силе удара, его мало интересует. Ребята, которые и двух раундов со мной не выдержат, у других тренеров перворазрядниками и мастерами стали, на всесоюзных соревнованиях выступают. А он меня все в детских пеленках выдерживал. Ему, понимаете, не нравится моя манера и силовой бокс. А я не люблю танцев и телячьих нежностей на ринге. Мы разные люди. Гарибан берет меня таким, какой я есть. Он умеет найти в спортсмене главное, вовремя выдвинуть его и создать имя. У Гарибана не закиснешь.