Когда мертвые оживут
Шрифт:
В понедельник какой-то начинающий комик в шуточном репортаже на университетском радио заявил следующее: «Факты подтверждают, что Джордж Ромеро был прав! Мертвецы восстали из могил! Признаки жизни отмечены даже на факультете математики!»
Во вторник половина моих корреспондентов только и писала что о странных происшествиях, исчезновениях, нападениях. Кое-кто подозревал, что здесь замешаны зомби. Все смеялись.
В среду смех прекратился.
В четверг появились зомби.
Некоторые люди сражались, некоторые бежали, некоторые спрятались. К субботе здесь, в здании биологического факультета, собралось двадцать шесть человек, половину из которых составляли студенты последнего курса, работавшие в лабораториях над своими проектами
Я иду следом за Андреем через атриум, где стоит реконструированный скелет тираннозавра и с высоты своего роста взирает на нас пустыми глазницами, в лекторий, который на время превратился в лазарет. Ева там. Она полулежит на диване, который мы притащили из незащищенной преподавательской. На коленях она держит ноутбук и с пугающей меня бешеной скоростью стучит по клавишам. Сколько требуется времени на то, чтобы записать историю своей жизни? Не больше ли, чем у нее осталось?
В лектории запах Эверглейдс перебивает все прочие — древний, зеленый, горячий. Это запах болезни, которая проникает в человеческую плоть и пожирает все на своем пути. Ева слышит наши шаги и поднимает голову. Ее глаза похожи на горящие угольки — так резко они выделяются на фоне мертвенно-бледного лица. Прыщи на висках и подбородке напоминают, что Ева едва вышла из юношеского возраста; она самая младшая из тех, кто остался в здании. Ее волосы имеют цвет высохших кукурузных листьев, да и вся она кажется девушкой, сплетенной из кукурузных листьев, пропитавшихся этим горячим болотным запахом. Она сейчас вообще едва ли похожа на себя.
— Это вирус, — без предисловия сообщает Ева своим тоненьким пронзительным голоском. Сообщает спокойно, как нечто само собой разумеющееся. — Дэнни с медицинского и его ребята смогли выделить образец и исследовать его. Он немного похож на эболу, и еще похоже, что нашему гребаному миру пришел конец. Они сейчас в онлайне. — Ева улыбается ангельской улыбкой, от которой щемит сердце. — Перепробовали все известные антивирусные препараты. Ни один из них не способен остановить развитие инфекции.
— И тебе привет, Ева, — говорю я. Вокруг дивана на полу скотчем выложен круг, он обозначает границу «безопасной» зоны. Подойти ближе — значит подвергнуть себя риску заражения. Я приближаюсь к границе и стою в нерешительности, не зная, что сказать.
Наконец решаюсь: — Только что в эфире был профессор Мейсон. Мы потеряли контакт с библиотекой.
— Это неудивительно, — заявляет Ева. — Там у них Хорхе.
— И что? — спрашивает Андрей.
— Часа три назад он обновил статус в «Фейсбуке»: сообщил, что укушен, но ему промыли рану хлоркой. Хлорка не спасает от эболы, так что глупо ждать от нее помощи в случае со старшей сестрой этой заразы. — Ева откашливается в кулак, а потом почти радостно продолжает: — Для вас есть хорошие новости: структура вируса предполагает, что он не может передаваться воздушно-капельным путем. Поэтому не стоит волноваться из-за того, что вы дышите со мной одним воздухом. А для меня новости плохие: если Хорхе «превратился» через три часа после укуса, следовательно, у меня остался час, ну максимум два.
— Не говори так.
Но в голосе Андрея нет уверенности. Он утратил ее после того, как глаза Евы налились кровью и стало ясно: она заболевает. Ведь именно она говорила Андрею, что надо бежать. Если мы ее потеряем, то получим убедительное доказательство: весь этот кошмар происходит наяву.
Ева продолжает, как будто ничего не слышала:
— Я собираю всю информацию, какую только возможно, и переправляю своим корреспондентам. К счастью, университетская сеть все еще функционирует, и это нам очень помогает. У профессора
Андрей еще пытается с ней спорить, но я разворачиваюсь и выхожу из комнаты. За мной тянется запах болота: горячая вонь гниения и таящихся в засаде хищников.
Медленно тянутся минуты. Сьюзен с факультета драмы сменяет Энди из компьютерных технологий; «Дес кэб» уступают место Билли Рэю Сайрусу. Выстрелов не слышно. Профессор Мейсон выступает с вечерними новостями: связь с библиотекой восстановлена, там шестеро живых, никто не укушен. Всюду горячий запах болота, он проник в каждую клеточку кампуса, города, всего мира. Я задумываюсь: заметили ли аллигаторы, что миру людей приходит конец? Или они просто будут продолжать существование, как то было всегда? Будут ли они наблюдать за тем, как мы вымираем, так же как наблюдали за исчезновением динозавров — хладнокровно, с бесконечным терпением?
Восставшие мертвецы имеют гораздо больше общего с аллигаторами, чем с нами, живыми людьми. Вот почему запах болот Эверглейдса пробрался сюда следом за ними; он висит надо всем тошнотворной тяжелой пеленой. Болото просто возвращается домой на плечах тварей, которые некогда были нашими родичами. Интересно, с динозаврами начиналось так же? Они поднялись и вернулись домой? Сами они принесли свою погибель или мертвые просто восстали и стерли их с лица планеты? Аллигаторы наверняка это помнят — если бы только возможно было найти способ расспросить их. Но аллигаторов здесь нет. Здесь только восставшие из мертвых.
По университетскому радио снова выступает профессор Мейсон, на этот раз с информацией из Центра по контролю и профилактике заболеваний. Там наконец-то соизволили признать реальность нашествия зомби. Профессор начинает сообщать подробности, но их заглушает стрельба на территории кампуса.
Запах болота. Запах крови и пороха. Запах смерти.
Дедушка бросает камень. Тот с громким всплеском уходит под воду.
«Всегда помни, что природа может быть жестокой».
— Я никогда об этом не забывала, — шепчу я и открываю дверь.
Передо мной раскинулся кампус, величественный в своем безмолвии. Надо всем витают запахи болотной воды и смерти. Дверь за спиной захлопывается, и я слышу, как лязгнул замок. Все — назад пути нет. Для тех, кто решил один пойти на болота, пути назад нет. Это очищение. Это конец, такой, каким он и задумывался, — для динозавров, для человечества, для нас всех.
Камень удобно ложится в руку — как раз чтобы пальцы обхватили его шершавую поверхность. Я смотрю вверх, на громкоговоритель, откуда доносится голос профессора Мейсона, передающего последние новости. Он кажется чем-то чужеродным здесь, в мертвом спокойствии кампуса. Что ж, пусть оставшиеся в живых цепляются за свои призрачные надежды. Я тщательно выбираю окно — чтобы за ним не скрывались люди. Отвожу руку с камнем назад и вспоминаю лицо деда, потом голос брата, когда он сообщил по телефону, что его жену укусили. Вспоминаю золотые глаза аллигаторов Эверглейдса. Снаряд угодил точно в цель, звук разбитого стекла звучит, словно ружейный выстрел. Теперь мне остается только ждать.
Я закрываю глаза и простираю руки в стороны. Мне снова восемь лет, и я в полной безопасности рядом с дедушкой. В воздухе висит запах болота — тяжелый, зеленый, тошнотворно-сладкий. Я слышу, будто наяву, шум текущей воды, и он заглушает звуки приближающихся шагов, доносимые издалека ветром стоны. Мне восемь лет — и я во Флориде, мне двадцать три — и я в Калифорнии; моя жизнь — лишь краткий миг. Природа может быть жестокой, но аллигаторы, болота Эверглейдса и мертвые — вечны.