Когда море отступает
Шрифт:
Из ворот, над которыми прибит крест из колосьев (старинная эмблема урожая), крестьянин в одной рубашке выводит могучего гнедого коня.
— Не балуй, Милый! Шевели-и-ись, шевели-ись, ше-вели-ись, дрянь паршивая, шевели-ись! Небось, Милый, небось!
На фронтоне дома развеваются два наспех сшитых флага: синий с лиловым оттенком и красный с гранатовым отливом. Мужик не обращает внимания на солдат. Навидался он их со времен Столетней войны! Канадцы выходят на площадь Мэрии, тоже расцвеченную флагами. На середине площади стоит памятник погибшим на войне: пехотинец,
В кафе хозяин бьет мух плетеной хлопушкой. Инвалид подносит канадцам по стаканчику. На этом ветеране солдатская вылинявшая голубая форма французской армии 14 года.
— Будьте осторожны: на чердаках прячутся боши. Снайперы.
Старый солдат подробно рассказывает о том, как вчера соседний поселок несколько раз переходил из рук в руки, и французские флаги то появлялись, то исчезали… Затем озабоченно рассматривает ноги Жака.
— В четырнадцатом году со мной вот так же было под Шарлеруа. Жюльен! У тебя нет старых башмаков для военного?
Жюльен и ветеран засуетились. Пыльные охотничьи сапоги, поношенные бутсы, туфли, грубая деревенская обувь, сандалии — все это, более или менее стоптанное, они наваливают на каменную скамью, рядом с Жаком.
— О, о! — обращаясь к Жаку, мелодраматическим тоном восклицает Абель. — Я тебя поймал! Я за тобой следил! Я тебя подстерег….
— Какой ты хитрый! — со слезами на глазах бормочет Жак.
В конце концов он останавливает свой выбор на сугубо штатских парусиновых туфлях, осторожно разгибается, все еще вытянув ноги, затем медленно ставит их на пол с таким видом, точно это не пол, а печной под, нерешительно наступает на обе ноги и блаженно улыбается.
— Здорово, ребята! — говорит Жюльен, удобно устроившись за стойкой, на которой английскими печатными буквами выведено его имя.
Вошли двое штатских. Один из них — сухощавый, жилистый, смуглый, с черными усиками; на нем плотная синяя мольтоновая рубашка без воротничка и обтрепанные коричневые брюки. За пояс небрежно засунуты два револьвера с барабанами — один побольше, другой поменьше. Его спутник, высокий, с лицом черным, как чернослив, ходит вразвалку.
— Англичане? — показывая пальцем на Абеля и Жака, спрашивает хозяина сухопарый.
Жюльен насупился… Даже не поздоровались!
— Канадцы, — отвечает за него Жак. — Канадские французы. Шодьерского полка.
Лоб худого с усами собирается в сеть бесчисленных морщин.
— Стойте, стойте! Шодьерский тут проходил… Вы не видали его вчера, Бананиа?
Бананиа полощет горло сидром.
— Шодьеуский поук пуошеу вон туда.
Он показывает на юг и улыбается ослепительно-белозубой улыбкой. Он точно сошел с рекламного объявления.
— В Бени-сюр-Мер? — спрашивает Абель.
— Нет, не так. Бени-Поди ж… окуни. Вот как надо говорить.
Смуглый человек — по видимому, из тех, кто любит подшутить над другими, но с ним самим шутки плохи. Он неожиданно пристукивает каблуком, представляется:
— Командир отряда Максим. Эф-Эф. Где генштаб?
— Какой генштаб? — вопросом на вопрос отвечает Жюльен.
— Генеральный штаб Сопротивления.
— А-а-а!.. — до странности нерешительно тянет Жюльен. — Это, наверно, напротив, в мэрии, там, где карточки выдают.
Максим, по-военному печатая шаг, идет к двери и машет рукой. Никакого впечатления! Тогда он орет. Вот так голосина — видно, что привык командовать! Из-за угла медленно выходят один, два, три, четыре, пять, шесть молодцов. Они двигаются перебежками, порознь, так, как если бы площадь находилась под непрерывным обстрелом. Отдуваясь, они входят в кафе.
— Доблестное войско! — цедит сквозь зубы Жюльен.
Двое из них одеты в грубые серо-голубые гимнастерки без нашивок и в такого же цвета брюки. Один, здоровенный, подпоясался, как Максим; висящий на поясе штык бьет его по жирному бедру. У него добродушная физиономия веселого колбасника. Другой, в такой же причудливой форме, еще худее Максима. Он утонул в своей гимнастерке. Он без фуражки, под короткими волосами видны непонятного происхождения бугры; вообще его череп представляет собой местность пересеченную.
— Ты знаешь, что это за птицы? — спрашивает хозяина инвалид.
Жюльен качает головой, углы его губ оттянуты книзу.
Их всего восемь. У одного из них, чисто выбритого, молодое лицо и совершенно седые волосы; он грызет пшеничные зерна. На рукаве у двух других держащиеся на огромных английских булавках повязки, на которых вкривь и вкось выведены буквы: F.F.I.
— Отряд имени Вильгельма Завоевателя! Мы отрезали противника от тылов, — сообщает командир отряда. — Покажи, что у тебя в сумке, Бананиа.
Бананиа, сверкнув зубами, достает из сумки шесть пряжек от поясов и шныряет их на мраморный стол. На пряжках написано: Gott mit uns [32] .
— Вот гады! Как в ту войну! — говорит голубой ветеран. — Какие прежде были, такие и сейчас, при Гитлере!
Абель и Жак рассматривают пряжки, потом вольных стрелков, командира Максима, а затем Бананиа, который в это время с веселым огоньком в глазах медленно проводит по шее ребром ладони.
На одном из стрелков синий комбинезон. Ему лот сорок; у него светлые усы и низкий лоб; он смоется счастливым смехом никогда не унывающего человека. Двое в темно-голубых гимнастерках — да что же это за армия? — устанавливают рацию.
32
С нами бог (нем.).
— Э-ЭР Семнадцать, — поясняет Максим. — Из Воселльского склада. Введен в употребление в пехоте в сороковом году.
Толстый колбасник надевает наушники.
— Говорит «Вильгельм Завоеватель», — начинает он голосом опытного радиста. — Говорит «Вильгельм Завоеватель». «Вильгельм Завоеватель» вызывает «Сардину». Вы меня слышите? Вы меня слышите? Перехожу на прием. Перехожу на прием.
Толстяк вертит переключатель. Слушает. Все прислушиваются к тому, кто слушает.
— Ну что, Ва-банк? — спрашивает командир и от нетерпения трет свои усики указательным пальцем.