Когда море отступает
Шрифт:
Малютка обещала вернуться к восьми. Они должны были вместе поужинать у Черноногого. В Европе время не имеет такого значения, как в Квебеке. Беспечная Малютка аккуратностью не отличалась. Для Абеля было непостижимо, каким образом это прелестное взбалмошное существо подчиняет себя школьной дисциплине! Впрочем, и то сказать: она так мало занята в школе!..
— Берегитесь ее, берегитесь! — твердила «Беднячка». — Ей шестьдесят лет, а она все еще не дает проходу мужчинам.
Абель между тем рассматривал фотографию в тяжелой медной рамке; на ней был снят анфас сухопарый широкоплечий мужчина с большими усами, подстриженными, как у Чарли
— Это первый муж Берты…
Ага, Берты! Стало быть, с ним сейчас разговаривает Марта. Вечно он их путает.
— Красивый он был, господин Гюстав. Его Гюстав звали. Душа у него была чистая, как хрусталь.
В ушах у Абеля звучало: «Гюст. Хруст. Сталь. Став».
— Поставить на своем любил, — продолжала Марта. — Ну да ведь иначе нельзя. Какой же он был бы тогда мужчина? На войне до офицера дослужился. Легко сказать! Ну так вот, человек он был красивый, почтенный, состоятельный, всем взял, у его родителей был собственный дом, подумать только: не дом, а хоромы, можете себе представить? И вот такого-то человека моя сестрица заездила, как все равно клячу! Для мужчин она хуже отравы!
Абель снова остановил взгляд на фотографии. Сходство с Максимом было отдаленное. Что касается Максима, то переформированный отряд имени Вильгельма Завоевателя просуществовал еще полгода. Максим стал носить красивую форму, как у командира батальона… А затем отряд был уничтожен. Уцелел только Максим, но его пришлось поместить в лечебницу для душевнобольных. Он еще жив. Когда Абелю несколько дней назад рассказал об этом Леруа, Абель горько усмехнулся. Так вот он, единственный свидетель его прошлого! Но в каком состоянии! Лицедейство и тлен! Shakespeare for ever! [35]
35
Бессмертный Шекспир! (англ.).
В фонтанчике с механической точностью вздуваются пузырьки. Пузырьки пустоты, пузырьки полноты, пузырьки минувшего, пузырьки настоящего. А Малютки все нет и нет. Просыпаются часовые. Шепотом передаются приказы. Несколько раз тонко прозвенел удивительный колокольчик, который никто не раскачивал.
— А мой муж был коммивояжер. Да, я вышла замуж поздно, когда уж мне за тридцать перевалило. Он был коммивояжером по части трикотажных изделий. Все эти бабенки, у которых свои мастерские, — форменные потаскушки! Мой Альфонс хоть и весил сто килограмм, а по натуре был слабый. Да уж, насмотрелась я на них! Всех мастей прошли перед моими глазами!
«Внимание, внимание, будьте начеку… Ничего не пропускайте. Все может пригодиться. Не спите. Даже у выжившей из ума болтливой старухи может нечаянно сорваться с языка слово…»
— И вот как-то раз гляжу, а он на террасе, в одном доме, недалеко от собора, как вам это понравится? Увивается вокруг какой-то твари! Не взвидела я света — и давай все подряд швырять в бесстыдницу: стаканы, блюдца. Девка грохнулась навзничь, ногами дрыг, дрыг, все как есть у нее видно!
— Беранжера часто запаздывает?
Марта опустила глаза.
— Она ведь у нас вольница, господин Абель. Мать у нее погибла, когда ей еще пятнадцати не было, а отец… Сами знаете: мужчины, они… Беранжера — живая, легкомысленная, хохотушка. Вылитая мать, меньшая наша сестра, бедняжка Лоранса. Дома-то у нее были хорошие примеры перед глазами, а бабушка ей потом все спускала…
Марта приняла смиренную позу дамы-патронессы, сидящей в церкви на скамейке, как птичка на скале, но голубые ее глаза холодно сверкали застарелой злобой. Рядом с Бабаром спали голубки. Пустая кровать под пологом казалась лагуной при тихой волне.
Затрещал телефон. Голос Малютки звучал где-то совсем близко, как будто в соседней комнате. Тон у нее был, однако, необычный… Пусть он не беспокоится. Все в порядке. Она задерживается. Потом она объяснит, в чем дело. Так, пустяки. Она скоро придет. Она его любит. До скорого, милый! Сейчас, сейчас!
Издали доносился стук мотора — это выходил в море тральщик.
Казалось бы, телефонный звонок должен был рассеять тоску Абеля, но тревога не утихала. Пробило три четверти, потом снова раздался бой. От этого боя, напоминавшего Абелю бой часов Вестминстерского аббатства в Лондоне, — а, чтоб их! — на него пахнуло приторной затхлостью, пахнуло затемнением и портером. Десять часов! Наконец на лестнице застучали каблучки. Абель насторожился. Сразу заработали все нервные центры, стали собирать впечатления, наблюдения, слова, сказанные ему по телефону, — вот так они действовали много лет назад, в этой самой стране, с того момента, когда на сцене появились командир Максим и его отряд имени Вильгельма Завоевателя.
Малютка настежь распахнула дверь и бросила с порога:
— Где ты спрятал тетку: под кроватью или под одеялом?
Это была ее повадка, ее манера шутить, но голос звучал фальшиво. Абель надавил на грушу, которая так забавляла его в первый вечер. Поток света низвергся с потолка на Малютку — она стояла перед Абелем, с неискренней приветливостью раскрыв объятия.
— Что случилось, Малютка?
— Да ничего! А что могло со мной случиться? Задержалась я, только и всего!
Голос выдавал ее. Она проглатывала гласные, спотыкалась на согласных, и все это не возмещалось преувеличенно-радостной улыбкой. Неожиданно она взмахнула правой рукой с таким видом, словно выбрасывала в окно этот пустячный случай с запозданием.
Он взял ее за плечи.
— Ты больна, — ласково проговорил он.
— Не болтай чепухи. Я прекрасно себя чувствую. Не болтай чепухи!
Беранжера засмеялась глупым смехом, с неестественной легкостью закружилась на одной ноге, но, не поддержи ее Абель, она непременно повалилась бы на белого слона. Разведывательная служба радировала: «Внимание! Покопайтесь в прошлом. Постарайтесь отыскать в нем аналогичные ситуации. Срочно. Весьма срочно!»
Все еще держа ее за плечи, Абель мягко сказал:
— А ты знаешь, Малютка, у меня есть сяжки.
— Сяжки бывают у мотыльков, а не у медведей…
Она взвинчивала себя, но ее обаяние было уже какое-то неповоротливое, шутки неуклюжи. Лицо напоминало свое собственное отражение, но только в кривом зеркале. Профиль у нее был безукоризненный, как на камее, анфас же она была не так хороша — этот знакомый ему контраст заключал в себе сейчас что-то даже карикатурное. Подбородок стал тяжелее, щеки покрылись синими пятнами. По-прежнему невозможно было уловить ее взгляд.