Когда можно аплодировать? Путеводитель для любителей классической музыки
Шрифт:
Перед концертом он прочёл программку и с удивлением обнаружил, что Мендельсону было всего 22 года, — то есть ровно столько же, сколько самому Валентину, — когда он сочинил эту симфонию после путешествия по Италии в знак восхищения этой страной, её людьми и многочисленными сокровищами искусства. И ещё Мендельсон утверждал, что никогда прежде ему не удавалось написать такой весёлой музыки. Валентин радостно предвкушал встречу с симфонией, потому что первые её такты уже слышал в одном рекламном ролике и сразу в неё влюбился. И вот он сидит на своём месте в партере, с подъёмом и воодушевлением слушает лучезарную, пронизанную солнцем музыку, ему кажется, будто он снова, как в прошлом году, проводит отпуск в Италии, он словно снова видит перед собой таверны и виноградники и пребывает в полном восторге.
А
Он опустился в своё кресло и не решался поднять глаза. Правда, садясь, успел заметить, как некоторые музыканты на сцене приветливо ему улыбнулись, а один сделал жест рукой, означающий что-то вроде: «Ну ладно, чего уж тут!» Остальные части симфонии он слушал невнимательно. И если вначале был полон энтузиазма, то теперь чувствовал себя очень неловко. Рассказывая эту историю, он не скрывал недоумения. «Что я такого сделал? — спрашивал меня Валентин. — Я всего лишь спонтанно, от всей души хотел выразить своё восхищение прекрасной музыкой и великолепной игрой оркестра». Ведь аплодисменты — это хлеб артистов, они имеют право узнать, удалось сегодня осчастливить публику или нет.
ИМПУЛЬСИВНЫЕ ИТАЛЬЯНЦЫ
Я сочувствовал Валентину. Человек проявил любовь к классической музыке и получил такой ушат холодной воды лишь потому, что неписаное правило разрешает аплодировать только в конце симфонии, а не после каждой части. Шокировало бы Мендельсона такое спонтанное выражение чувств? Не думаю. Мне кажется, он скорее обрадовался бы тому, что его Allegro vivace было воспринято человеком XXI века с таким энтузиазмом.
И разве помешал музыкантам этот импульсивный всплеск восхищения, пусть даже не предписанный этикетом? Валентин заметил, что некоторые из них улыбнулись, то есть, судя по всему, они не были возмущены и уж тем более оскорблены. Я бы точно не испытал дурных чувств, скорее наоборот. На концертах в Италии, да и в других странах, меня часто награждали аплодисментами уже после первой части, и каждый раз я переживал удивительное ощущение. Аплодисменты — самый приятный шум, если не считать музыки.
Итальянцы в этом отношении ведут себя свободнее, если, разумеется, артист заслуживает их одобрение. Если им что-то нравится, они аплодируют независимо от того, вся симфония закончилась или только её первая часть. Да что там, они аплодируют даже во время похорон! Если человек, которого опускают в могилу, добился, по мнению присутствующих, больших успехов, его провожают в последний путь знаками одобрения. Но южный темперамент так же непосредственно проявляется и в обратном: неудачников безжалостно освистывают.
Однажды в Венеции я присутствовал на концерте, где какой-то скрипач играл Моцарта, и играл, к неудовольствию публики, неважно. «Buffone!» — кричали слушатели, что можно перевести как «паяц» или «шут гороховый». Они были беспощадны. Эту непосредственность в выражении чувств обязательно должны учитывать музыканты, собираясь впервые выступать в Италии.
СТРОГИЕ НЕМЦЫ
Что для южной публики норма, то на севере воспринимается как грубая бестактность или даже проявление глупости. Немецкая концертная традиция не предусматривает аплодисментов после отдельных частей, хлопать положено только в самом конце, и если кто-то пренебрегает этим правилом, с ним может произойти то же, что и с Валентином на концерте Мендельсона. Однако я сомневаюсь, что эти строгие обычаи сохранятся в будущем. Я всё чаще ощущаю — как у слушателей, так и у коллег-музыкантов — симпатию к нравам южных стран.
Нет, я не призываю вести себя на концертах классической музыки так, как на джем-сешн джазменов, когда аплодируют даже после удачно исполненного сольного пассажа. Но и у нас не помешало бы, чтобы атмосфера стала более раскрепощённой, не такой натянутой.
Когда
Композитор Карл Рейнеке, напротив, был просто счастлив, когда в 1860 году побывал в Лейпцигском Гевандхаусе и встретил там, как он писал, «бесспорно знающее толк в музыке и благоговейное общество», которое пришло «исключительно ради музыки» и «весьма редко позволяло себе бурные аплодисменты». Такая атмосфера вполне соответствовала представлениям задающих тон эстетов, хотя утвердилась она далеко не во всех городах.
Если в Лейпциге «перевоспитание» публики достигло своей цели, то в других местах дело не всегда шло так гладко. Судя по всему, многие любители концертов не хотели безропотно мириться с новыми строгими правилами. Их приходилось постоянно призывать к «благовоспитанности» и просить воздерживаться во время концертов от «разговоров, отбивания такта руками и ногами, прочих обращающих на себя внимание жестов, особенно от аплодисментов или иных подобных демонстраций». Труднее всего было отказаться от спонтанных аплодисментов. Ещё в 1910 году на выступлениях квартетов настоятельно рекомендовалось «не аплодировать в паузах между отдельными частями», и даже в 1940 году в программах Берлинской вокальной академии содержалась просьба «не прерывать исполнение аплодисментами».
МЕШАЮТ ЛИ АРТИСТУ АПЛОДИСМЕНТЫ
В пользу требования воздерживаться от аплодисментов приводились два довода: во-первых, состоящее из нескольких частей сочинение теперь следовало рассматривать как единое целое, которое ни в коем случае не должно прерываться аплодисментами; во-вторых, эти шумные паузы якобы сбивают с толку исполнителей.
Тут уместно привести свидетельство одного из величайших пианистов XX века, Артура Рубинштейна. В его воспоминаниях, опубликованных в 1973 году, рассказывается о концерте, который он восемнадцатилетним юношей давал в Париже: «Французская публика в 1904 году реагировала совсем не так, как нынешняя. Тогда аплодисменты вызывал каждый удачный пассаж, раздавались возгласы „браво“, „charmant!“, „quel artiste!“ Случалось даже, что музыкант прерывал игру и поклонами благодарил за аплодисменты, что мне, признаться, совсем не мешало, а наоборот, поощряло. Ещё и сегодня, когда играю в узком кругу, мои добрые друзья таким образом выражают свою признательность».
Можно призвать и другого свидетеля, Антонина Дворжака. Премьера его симфонии «Из Нового света» в 1893 году в Нью-Йорке встретила такой триумфальный приём, что сидевший в ложе композитор чувствовал себя королём. То, что слушатели в Карнеги-холле после первой части бурно аплодировали несколько минут, похоже, его только обрадовало.
Если мы ещё дальше углубимся в прошлое, то узнаем, что происходило в 1824 году на премьере Девятой симфонии Бетховена, — это и вовсе привело бы концертных пуристов в ужас. После каждой части бурные овации, которые, правда, глухой композитор мог только видеть, но не слышать, а в скерцо всеобщее ликование и размахивание платками вслед за громовыми ударами литавр посреди пассажа, который пришлось повторить. О возмущении Бетховена ничего не известно. Разочарован он был только до смешного низкой выручкой от продажи билетов.
АПЛОДИСМЕНТЫ В ПАУЗАХ ИНОГДА НЕВЫНОСИМЫ
Понятно, что в вопросе об аплодисментах в паузах вряд ли имеет смысл ссылаться на времена, когда ещё были живы композиторы-классики. Обычаи тогда были другие, и, судя по всему, они никому не мешали. Во всяком случае, ни у кого не создавалось впечатление, что знаменитую Девятую Бетховена «захлопали» уже на первом представлении. Случись нечто подобное сегодня, приверженцы традиций в концертном зале схватились бы за головы, а в газетах поднялась бы настоящая буря.