Когда отдыхают ангелы
Шрифт:
Как ветер.
Как шум проезжающего автомобиля.
Как чужая кошка, бегущая через двор. Она, такая мягкая и пушистая, бежит по своим делам и не имеет к тебе никакого отношения. Ты, конечно, можешь ее погладить — если она не испугается. И если ты не испугаешься погладить чужую, неизвестную кошку, только что выбравшуюся из подвала, — вдруг она заразная? Но даже если ты ее погладишь, это ничего не изменит в твоей жизни. И в жизни кошки тоже. Она все равно побежит дальше, по своим делам. И ты пойдешь дальше, будто бы никого не гладил.
С ангелами так нельзя. Нельзя поступить с ними так Же, как с этой неизвестной кошкой:
Вечером я сломала своих лебедей. Достала тихонько с полочки в шкафу, принесла домой и сломала. Внутри меня было тихо и грустно. Я знала: теперь мы не сможем играть с Егором в магнитики. Магнитики теперь нужны для другого. Для шкафчиков. Чтобы шкафчики снова стали закрываться. Я попросила дедушку пойти со мной утром в школу и починить дверцы — мою и Наташкину. Потому что у Наташки, я точно знала, никаких магнитиков нет. И Наташка не знает, где лежит отвертка. Наташкин папа знал, а Наташка не знает.
Когда мы с дедушкой на следующий день пришли в класс, там уже было полно народу: папа Егора, и Илюшкин брат, и еще папы Жорика, Веры, Насти. Даже Петин папа приехал, хотя ему это было очень трудно. Все чинили шкафчики. А мальчишки подавали отвертки и винтики, потому что привинчивать труднее, чем отвинчивать, и у них это плохо получалось, слишком медленно. А девочки просто смотрели или аккуратно складывали вещи — чтобы не вываливались.
Марсём появилась в классе, когда мужчины складывали инструменты и готовились расходиться. Егор собирал в коробку винтики.
— Это запасные, — сказал он вместо «здравствуйте» и показал Марсём несколько магнитных защёлок. — Если отлетит, можно приделать.
— Доброе утро, Маргарита Семеновна! — поздоровался Петин папа. — Работайте спокойно. Ангелы сегодня отдыхают.
Дневник Марсём
…Сегодня во время рабочего дня меня преследовала навязчивая мысль: «Убила бы!» Убила и развесила бы по фонарям: инициатора проекта — в центре, и двух сподвижников — по бокам. В назидание оставшемуся в живых детскому человечеству.
Вот как меня разозлили. И даже думать не хочется, что можно иначе. Без убийств.
Вот Корчак старался. Он придумал в своем интернате специальный орган — детский суд. Чтобы дети жаловались друг на друга в законном порядке и разбирались друг с другом по закону, а не посредством мордобоя. Большая часть корчаковского судебного кодекса кончается словами: «Простить, потому что виновный сам уже раскаивается в содеянном».
Но есть одна запись в его дневнике. Одно место, где он записал: порой мне кажется, надо ввести для детей уголовное наказание. Для некоторых.
В учебниках, конечно, про это не пишут. Чтобы не портить Корчаку посмертную славу. А Корчак, когда писал, об этом не думал — о том, что придется совершить подвиг и погибнуть в Треблинке. Что каждая оброненная им фраза, даже фраза из дневника, будет причислена к разряду святых истин. Он написал так в сердцах. Потому что его разозлили.
Он сидел в своем кабинете, в Доме сирот, и смотрел в окно. Кругом такое дерьмо — фашисты и полицаи, дети болеют, и нужно где-то добыть мешок гнилой картошки, чтобы они не умерли с голода. От всего этого пухнет голова. А во дворе Марыся и Янек строят из песка домик. Песок грязный, сероватого цвета. Откуда взяться чистому песку в Варшавском гетто в разгар войны? Марыся и Янек долго трудятся, прихлопывают песок ладошками, укрепляют камешками, чтобы стенки домика не обвалились. Им нет дела до полицаев и до фашистов. Пока есть песок и возможность строить домики.
А потом они уходят, ненадолго, чтобы съесть свою порцию гнилой картошки. Или зачем-нибудь еще.
В это время появляется еще один, имя которого вылетело у меня из головы. Совершенно вылетело. Он по-воровски оглядывается вокруг, а потом бежит туда, где Марыся и Янек строили домик, и топчет его каблуками. Одним каблуком, потом другим: вот так! Вот так! Без всякого смысла. Исключительно по злобе, чтобы навредить. А потом убегает, прячется. Марыся и Янек возвращаются и видят — домика больше нет. Только безобразная яма. Как на месте того дома, на который упала большая бомба. Там еще была лавка зеленщика. Они жили как раз напротив, пока мама и папа были живы. И потом они еще ходили туда — посмотреть на яму, пока Дом сирот не перевели в гетто.
Марыся и Янек решают: ничего! Еще можно все поправить — пока есть песок и возможность строить домики. И снова начинают копать, и прихлопывать, и укреплять стенки камушками. А наутро их домик опять окажется раздавленным. Потому что тот, чье имя я не запомнила, дождется вечера, придет и опять все сломает.
Корчак из окна это видит. Один раз, другой, третий. И в нем закипает негодование. Он думает про того, кто ломает: вот гадкое существо! Какой человек из него вырастет! На что он будет способен в будущем? А сейчас он тоже ест добытую с таким трудом гнилую картошку. И порции Янека и Марыси от этого меньше, гораздо меньше, чем могли бы быть. И почему только для детей не придумали серьезных наказаний? Для таких вот детей, с испорченным нутром? Он думает: была б моя воля — убил!
Но когда наступит минута, когда вроде бы его воля, когда нужно делать выбор, он спросит у конвойного офицера:
— А дети поедут?
И решит ехать вместе с детьми. С Янеком, с Марысей и с тем, кто ломал домики. В этот момент записанное в дневнике не будет иметь никакого значения…
Перерыла весь «Дневник» Корчака. Не могу найти это место — про Янека с Марысей. Про то, как злобный мальчишка топчет их домик каблуками. Сначала — одним, потом — другим. Сильно вдавливая песок ботинком, так, чтобы осталась вмятина.
Я что же — все придумала? Из-за каких-то дурацких шкафчиков?
Дурацкие-то они дурацкие, но ведь как мы им радовались!
Завезли в школу шкафчики, неизвестно зачем купленные. Начальство думает: не нужны эти шкафчики никому. Разве той демократке предложить? И предложили.
Я подумала: вот счастье-то привалило! Шкафчики! На каждого. Теперь, друзья мои, у каждого в классе будет свое местечко, свой тайничок.
А какую речь я на родительском собрании толкнула! Папы понабежали, с отвертками, с дрелями наперевес. Шкафчики ведь к нам не в виде шкафчиков приехали — в виде дощечек со штыречками. Но дырочки, куда эти штыречки вставлять, на фабрике сделать позабыли.