Когда открываются тайны (Дзержинцы)
Шрифт:
— Сколько с меня, папаша? — спросила цыганка.
— Цена известная — сто тысяч.
— Давай сдачу, старик.
Она показала старику золотую монету.
— Деда, есть хочу! — жалобно протянула девочка.
Цыганка покосилась на рваное платьице, на худенькое личико с грустными глазами. Перед ней вдруг пронеслось ее безрадостное, сиротское детство в таборе, попрошайничество. Она погладила вьющиеся волосы девочки, положила в ее ручонку золотую монетку, торопливо свернула самокрутку. Крепко затянувшись, выпустила изо рта волнистые кольца дыма.
— Пошли, милая, домой. Начальник у тебя строгий.
Они выбирались из последних рядов крестьянских повозок, как вдруг перед цыганкой, точно из-под земли, вырос мужик. В одной руке у него был скрученный арапник, другой сдерживал под уздцы вороных, запряженных в пролетку.
— Любовь Гордеевна, наше вам почтение, — с деланной радостью прохрипел мужик.
Цыганка вздрогнула, но не сбавила шаг, не поглядела на мужика.
— Что, не узнаете? Запамятовали?
Мужик поймал ее за руку, притянул к себе:
— ...Велел живую или мертвую доставить! Характер его знаешь?
— Он еще моего характера не знает, — ответила цыганка.
— Не ломайся, садись, мигом на месте будем, — засопел мужик, оглядываясь, и добавил: — У-у, стерва! Три дня тебя ищем по всему уезду, бесстыдница. Думали: в тюрьму угодила.
Любочка сразу не поняла, что происходит, но когда мужик, обхватив цыганку, попытался затащить ее на повозку, девушка схватила опущенные поводья, вынимая браунинг:
— Стой! Пулю в лоб получишь!
Мужик словно не видел оружия. Взмахнул тяжелой плетью. Но его крепко ухватил за запястье матрос. Рядом с матросом оказался невидимый до сих пор Потемкин.
— На кого руку поднимаешь, гад?!
Их окружила толпа любопытных. Мужику пришлось подчиниться требованию: сесть в свою же бричку. Вожжи взял Потемкин.
— Садитесь в тачанку, девушки, — пригласил Потемкин Любочку и цыганку. — Нам, кажется, по пути.
Предварительный допрос задержанного крестьянина решил вести сам начальник Особого отдела.
— Давно знаете цыганку?
— Впервой вижу.. Вот те крест.
— И сразу Любовью Гордеевной назвал?
— Не называл никак. Вашим послышалось... Крестом-богом присягаю.
В комнату вошел Китик. Он долго присматривался к арестованному, потом широко улыбнулся.
— Разрешите, товарищ начальник, я ему пару слов скажу вне очереди? — обратился моряк к Бородину. Пока Сергей Петрович записывал в протокол, Китик копался в бумажнике. Он достал оттуда примятый листок, положил его чистой стороной на стол.
— Грамотный?
Мужик отрицательно покачал головой.
— Тогда ставь крестик.
Мужик вывел крест.
— Клади другой.
Тот недоуменно вывел еще один крест.
— А теперь третий давай.
Мужик нехотя вывел третий крест.
Матрос перевернул бумажку.
— А эти кресты узнаешь? Поверил я тогда тебе, в ночь под Новый год. Не до конца распознал тебя, «бедняк Тягнырядно»! Надо было не только харч из саней — душу из тебя вытряхнуть.
— Товарищ матрос, я как перед богом...
— Волк тебе товарищ. Ты святым не прикидывайся, и перед людьми дурочку не валяй.
Пригласили цыганку. Она вошла и остановилась напротив бородача.
— Знакомы? — спросил Бородин.
— С того дня, как с его атаманом венчалась. За дружка был.
Тягнырядно затрясся и замахал руками.
— За усю жисть ни у кого в дружках не состоял. Чего, стерва, напраслину прешь на честного человека!?
— На, получай, рыжий пес! — цыганка наградила Тягнырядно звонкой оплеухой.
— Крепко же он вам насолил, Любовь Гордеевна, — усмехнулся Сергей Петрович и тут же распорядился: — Товарищ Китик, отправьте его к начальнику оперативного отдела ЧК Лукину. Он ведет следствие по делу об убийстве восемнадцати.
Мужик повалился на пол, припав бородой к ногам Бородина.
— Только в это самое ЧК не отправляйте.
Сергей Петрович задумался.
— Что ж, погости у нас, но если ты сегодня же не откроешь берлогу своего атамана, милости и у нас не жди.
Китик увел арестованного.
Сергей Петрович подошел к цыганке. Она стояла потупившись.
— Атамана вместе искать будем, Любовь Гордеевна...
Цыганка вздохнула:
— Ох, начальник, тяжелое это дело...
— Не спорю...
ГЛАВА XIII
ПОД СВОДАМИ ЕПИСКОПСКОГО ДОМА
Сегодня над городом пролетела первая стая журавлей, и экономка Ефросинья приказала распахнуть окно в покоях его преосвященства. Свежий весенний воздух непривычно пьянил обитателей дома. С улицы доносился гомон обрадовавшихся солнцу птиц. Епископ Прокопий не замечал солнца. Ночью ему сделалось худо. Не помнил точно, что снилось, но на душе остался тяжелый осадок.
У самых дверей кабинета стояла длинношеяя черница, которая, даже когда крестилась, резко вскидывала руку, словно рапортовала по-воински. Отчеканивая каждое слово, она сообщила его преосвященству все, что видела и слышала. На лице епископа появлялась то жалкая гримаса раба, то гнев властелина.
— Приблизьтесь и повторите: что происходило в Екатерининском соборе?
Разведчица приложилась к руке епископа и зашептала:
— Отец Леонид в своей проповеди призывает жертвовать больным и раненым красноармейцам. Инокиня Марфа узрела, что он после богослужения из святого алтаря передавал матросу большой узел с проскурами и свечами.
После продолжительного тягостного молчания епископ жестом отпустил ее.
— Будьте смирны, яко голуби, и хитры, яко лисы... Обуздаю своеволие гордеца, а может быть — глупца, — произнес сквозь сжатые губы епископ. Он поспешно облачился в платье, положенное его высокому сану, и потряс колокольчиком. Вошел отец Николай. Под глазами — тяжелые мешки. Белки глаз в красных прожилках от бессонницы.