Когда открываются тайны (Дзержинцы)
Шрифт:
В небе по-прежнему парили ястребы, описывая широкие круги.
Бородин перебрал в памяти события последних дней. Он побывал на каждой заставе, проверил боевую готовность пограничников. Первые успехи налицо, но настоящим хозяином границы Особый отдел не мог себя считать. Бородину порой казалось, что по границе гуляют, как по бульвару. «Вздумалось рыбку ловить верст за пять от побережья — получай пропуск милиции. Шаланда везет кефаль в Херсон, Николаев или Одессу — пропуск исполкома на этот счет учрежден. В открытом море почти круглые сутки маячит парусник научно-промысловой станции. Надо наводить порядок с пропусками».
Катер подошел к причалу. Рогова и подобранного им человека отправили в морской госпиталь.
Когда санитары поднимали завернутого в шинель старика по узкой лестнице коридора наверх, им навстречу попался завхоз госпиталя Панасюк.
— Носилки у вас для чего? Чтоб раненных по-человечески переносить, а вы матроса, что кутенка, завернули...
— Был бы матрос. — другое дело, — возразил санитар, — а то не разберешь: патлатый какой-то... Да и нам сподручней. Велят: «Скорей, скорей!»
Другой сердито добавил:
— Сзади на носилках несут настоящего матроса. А этот вроде бы водяной попался. Видно, матрос его ловил, а патлатый-то по ключице его съездил... Луняку на кладбище искалечили, а Рогова в степи...
Панасюк, посторонившись, приоткрыл ворот шинели и ахнул:
— Отец Леонид! Стойте, вы, дурьи головы! Поворачивай обратно!..
Все они вошли в небольшую комнату завхоза и опустили неподвижное тело человека на кровать.
— Один остается здесь, пока я вернусь, другой идет со мной, — распорядился Панасюк.
Ему удалось довольно скоро разыскать врача. Главврач в другой комнате, осматривая рану Рогова, готовился к операции.
— Скорее, Александр Николаевич, — торопил его Панасюк, — отца Леонида принесли. Помните — который сборы с прихожан госпиталю отдавал. Ох, бедолага! Как его исписали, гады...
Главврач кинулся на зов Панасюка.
— Приготовить камфору, — приказал он стоявшей рядом сестре.
Доктор попытался поднять руку пострадавшего, тот тихо застонал. Сестра сделала знак санитарам, они осторожно перевернули отца Леонида на живот.
— Запишите: в подключичной области с обеих сторон припухлость... Синеватость кожного покрова... Следы грубого насилия...
Доктор повернулся к завхозу.
— Придется вам временно эвакуироваться. Куда хотите. А тут рядышком еще одну койку поставьте. Для пострадавшего моряка...
Новую койку внесли сюда с лежавшим на ней Роговым. Оглядев соседа, Рогов возмутился было, угадав попа. Но Панасюк принялся горячо увещевать Рогова, отзываясь об отце Леониде как о своем друге.
Впрочем, Рогов с первых дней пребывания в госпитале начал сочинять рапорт на имя начальника охраны границ, прося забрать его оттуда. Рапорт этот записала на рецептурном листке по его просьбе сестра милосердия: «Дальше находиться в госпитале не могу. Слыхал, что каховские кулаки и прочая контра опять поднимают головы против Советской власти во вверенном мне районе. Докладываю вам честно, что если врачи вздумают промариновать здесь еще неделю меня, то я определенно убегу».
Бородин вызвал на беседу начальника оперативной части Потемкина, который вел расследование дела, получившего название «Белое пятнышко». Вести были невеселые. Пришедший в себя поп наотрез отказался выдать своих мучителей, чем несказанно удивил и Панасюка, и Потемкина.
— Я не Иуда, — упрямо твердил отец Леонид, крестясь.
Больше Потемкин пока ничего не мог сказать о своем пленнике.
— Да, странный человек, — заявил Сергей Петрович. — Ну, что же, он нам мало поможет. Придется самим распутывать клубок.
Сергей Петрович вынул часы, открыл верхнюю золотую крышку. Выгравированная на внутренней стороне крышки надпись всегда его немного волновала. До чего хорошо он знал ее содержание, и, тем не менее, все-таки каждый раз прочитывал вновь.
Потемкин захлопнул папку, ожидая дальнейших распоряжений.
— Не позже, чем к вечеру, мы должны располагать точными сведениями: сколько в городе лошадей с рыжей мордой и белым пятнышком на лбу.
Потемкин молча выслушал приказание, не решаясь уйти. Сергей Петрович продолжал:
— Не приходила ли вам в голову такая мысль: подсчитать, сколько лошадей вообще имеется сейчас в городе?
— Не пробовал. А для чего это нам?
— Это уж другой вопрос. Но если учесть эскадроны, расквартированные в городе, транспортный отдел горсовета и всех извозчиков, то, вероятно, наберется верная тысяча, — раздумывая вслух, продолжал Бородин. — Сегодня утром я был в укоме, там много деревенских товарищей. Просят: «Помогите сельхозинвентарем и лошадьми, сами в плуг запрягаемся...»
Уловив в глазах Потемкина недоумение, Сергей Петрович объяснил:
— Разговор о лошадях приобретает два направления: подсчет лошадей — это вроде как для укома, а между тем нам надо все же доискаться, у кого в Херсоне имеется такой резвый рысак с белой звездочкой на лбу?
Взглянув на Потемкина, который молчал, закусив губу, Бородин заключил:
— Итак, Федор Гаврилович, в твоем распоряжении времени немного. С чего начинать — учить не буду. Хочу посоветовать: в эскадронах побывать самому, обход делать только с комиссарами. Общие сведения о лошадях по учреждениям можно взять у секретаря горсовета Милюкова, а все извозчики, вероятно, взяты на учет уголовными розысками.
Через два часа Потемкин явился с первыми результатами.
— В эскадронах оказалось двадцать семь гнедых лошадей с белыми пятнышками на лбу, только ни одна из них в прошлое воскресенье под упряжкой не была. У извозчиков обнаружено две таких лошади: обе из породы тяжеловозов...
Сергей Петрович ожидал больших результатов. Он хмурился, но терпеливо слушал скупой доклад Потемкина.
Они молча переглянулись, и по веселому взгляду Потемкина начальник Особого отдела догадался, что Потемкин высказал не все. Действительно, тот вскоре продолжал свой доклад.