Когда открываются тайны (Дзержинцы)
Шрифт:
ГЛАВА XVII
Я НЕ МОГУ НЕ ПЕТЬ...
Телефонный звонок прервал работу начальника Особого отдела. Из комендатуры сообщили: приехал товарищ из Москвы.
— Наконец-то! — вырвалось у Бородина. Нужны были люди, которым можно доверить пограничные районы побережья.
— Этого направлю в Севастополь. Одесса, Николаев подождут, — сам с собой разговаривал Бородин.
Дочитав только что расшифрованную депешу, он запер ее в сейф, положил ручку и закрыл чернильницу стеклянной крышкой. Солнечный зайчик пробежал по корешку словаря Даля, что стоял на этажерке рядом с «Капиталом» Маркса, появился на спинке кожаного дивана и засверкал на жестяной кружке с букетиком степных колокольчиков.
В дверь постучали. В кабинет вошел юноша невысокого роста в морской форме. Вместо флотской форменки из-под бушлата виднелся воротничок солдатской гимнастерки. В руках он держал что-то похожее на полевую сумку.
Молодой человек водворил на место каштановую прядь волос, опустившуюся на высокий лоб, и стал внимательно изучать распростертую во всю стену полевую карту-десятиверстку побережья Черного моря. В следующий момент он уже рассматривал, картину, изображавшую кораблекрушение.
Его лицо с чистыми строгими и прямыми линиями дышало молодостью, в голубых глазах светился задорный огонек.
— Русаков Петр Петрович.
— Прямо из Москвы?
— Никак нет. Было приказано заехать в Астрахань, сдать дела по Каспийской флотилии, а затем к вам.
— Дела по Каспийской флотилии? — удивился Бородин.
— Так точно.
— У нас, товарищ Русаков, примешь дела целого отделения Черноморской флотилии в Севастополе, — многозначительно подчеркнул начальник Особого отдела.
Ему понравился голубоглазый юноша с упрямой складкой над переносицей. «Небось следователем был, а у нас будет начальником отделения», — подумал Бородин.
— В Севастополь поеду непременно, а работать, надеюсь, будем в контакте, товарищ начальник Особого отдела.
Молодой человек со смешинками в черных зрачках взглянул на удивленно поднятые брови Сергея Петровича, старавшегося разгадать странное поведение своего собеседника.
— Что-то мудришь, товарищ, предъяви направление.
Юноша не спеша вынул из внутреннего кармана бушлата документ и передал его Бородину. Тот развернул бумагу с печатным угловым штампом: «Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет». Ниже значилось, что мандат данный Русакову Петру Петровичу, председателю Военного Революционного трибунала побережья Черного и Азовского морей. Его полномочия скреплялись подписью председателя ВЦИКа и печатью. Слева документа была наклеена фотография стоявшего перед ним молодого человека, заверенная второй печатью и той же подписью.
— С первого же знакомства ввел меня в заблуждение, товарищ председатель трибунала, — Бородин передал мандат Русакову, — я вербую кадры, а ты, братец, оказывается...
Они рассмеялись, дружески пожимая друг другу руки, как давнишние приятели. Очень быстро договорились о совместной работе. Бородин почувствовал себя в новой ответственной роли, возложенной на него по положению — член трибунала.
— Нам, чекистам и трибунальцам, дали право судить людей по законам пролетарской совести без кодекса и его статей.
— Совершенно верно, — согласился Русаков, — «Бдительность и меньше ошибок», трижды повторил мне на прощанье председатель ВЦИКа.
— Дзержинский каждого чекиста этому учит, только у некоторых наших товарищей на практике не получается. Человека судим по лицу: интеллигентное оно у него или рабочее, белый у него воротничок или серый, а про душу его забываем... Чем он живет? К чему стремится? Этого подчас не знаем. Отсюда и ошибки... Но... с каждым днем этих ошибок все меньше и меньше. Мы распознаем врага все лучше и быстрее! А пока... пока надо за эти самые ошибки моряка одного судить, невзирая на заслуги и пролетарское происхождение.
— Тяжелое преступление совершил?
— В человеке не разобрался, в контрреволюционеры записал.
Было далеко за полночь, когда Сергей Петрович зашел в свою квартиру с гостем. Когда хозяин зажег свечу, Русаков осмотрелся и, увидев в глубине комнаты рояль, торопливо направился к нему. Молодой человек взглянул на Сергея Петровича и сел за рояль.
Русаков чуть наклонил голову, его руки скользнули по клавиатуре и полилась, точно горный ручей, нежная мелодия. Когда смолк последний аккорд, Сергей Петрович положил обе руки на плечи гостя и тихо спросил:
— Долго ли учился этому волшебству?
— В гимназические годы, дома, продолжал и тогда, когда был на юридическом, мечтал стать музыкантом, а мечтам и годам нет возврата... Как видишь, ни того, ни другого не получилось. Одно время даже вообразил, что могу быть певцом. Это случилось, между прочим, когда впервые, с галерки Народного дома, услышал я знаменитого артиста Собинова. Пел он тогда свой любимый романс «Средь шумного бала случайно...»
Бородина встревожили воспоминания о певце Собинове. Друзья артиста прислали письмо из Ялты, где жил Собинов, требуя оградить его от нападок. Сергей Петрович поручил севастопольскому отделу по охране границ проверить обстоятельства дела.
— Когда я был подростком, мечтал стать путешественником, — рассказывал о себе Бородин, — ткнешь, бывало, в глобус, земной шар завертится — и кажется, будто летишь из одной страны в другую, видишь и слышишь людскую речь на всех языках.
— По морям, по волнам, нынче здесь — завтра там... — протянул Русаков.
Бородин приподнял опущенную крышку инструмента, как бы приглашая гостя вернуться к музыке.
— Ты, моряк, красивый сам собою, — пел Русаков под собственный аккомпанемент. Потом переключился вдруг на романс своего любимого певца:
«Мне стан твой понравился тонкий и весь твой задумчивый вид...»Певец кончил.
— Что скажет почтенная публика?
— Скажу, что Собинова слушать не пришлось, а вот у тебя хорошо получается. Я тоже люблю петь, а вот играть не научился. Моя жизнь сложилась иначе... В этом городе я родился. Когда отца сослали, учиться перестал, пошел на завод, стал кормильцем семьи, потом и меня сослали, попал в Донбасс. В Мариуполе на металлургическом застала революция, затем — гражданская, и вот — разведчик... Нам, чекистам, суждено скоблить осевшую старую накипь, очищать человеческую жизнь от скверны.