Когда открываются тайны (Дзержинцы)
Шрифт:
— Забудьте о клетке, — вмешался взволнованный Русаков, — поверьте поклоннику вашего таланта, студенту-галерошнику...
— Между прочим, самая благодарная публика, — оживленно заметил Собинов.
Наступила пауза. Члены трибунала шептались... Затем Русаков встал, подошел к певцу и дружески протянул ему обе руки.
— От всей души желаем вам, Леонид Витальевич, успеха!..
ГЛАВА XVIII
В ПАСХАЛЬНУЮ НОЧЬ
Весна 1921 года выдалась жаркой. Уже в начале апреля за плугами и боронами тянулся хвост пыли. Душные дни заканчивались внезапными ливнями. Но утолить жажду потрескавшейся земли непродолжительный дождь не мог. Раскаты грома над Днепром напоминали недавние артиллерийские канонады.
В городе с утра воцарялся нестерпимый зной. На фоне посеревших от жары кварталов в сполохах молний зловеще поблескивал купол собора.
Глубоким вечером в такую непогоду из порта к центру шел человек. Он изредка останавливался, кося глазами по сторонам. Из-под капюшона его намокшего плаща виднелись только нос да клок бороды. Человек остановился, прощупал сучковатой палкой глубину заполненной водою рытвины на обочине дороги и, обойдя ее, направился к собору.
Вскоре ночной гость свернул в Приреченский переулок. Он замедлил ход, приблизившись к землянке. Сквозь редкую кружевную занавеску виднелась керосиновая коптилка, стоявшая на столе. Хозяин землянки что-то мастерил. Через полуоткрытое окно, хорошо промытое теплыми струями дождевой воды, донесся женский голос:
— Бога прогневили, потому и грозы ранние. Будет сухо, урожая не жди. Ни хлеба, ни работушки нету. На зажигалках долго не протянешь.
Мастеровой, вертевший в руках зажигалку, глухо ответил невидимой за занавеской женщине:
— Бог посердится и перестанет, а человеку еда каждодневно требуется. Есть нечего — оттого и зажигалки крутим.
— Люди куличи пекут! — не унималась женщина. — А в соборе, небось, полно народу — пасха ныне... Говорят, сам епископ с проповедью пожалует.
Наконец женщина вышла из-за перегородки, обратив свой усталый взор к окнам.
Человек в капюшоне отпрянул за угол, сделал несколько резвых прыжков и пошел вдоль наклонившегося забора ускоренным шагом. Где-то сзади запоздало тявкнула собачонка.
Перед собором горело два фонаря. Люди входили в просторное преддверие храма. Они наспех крестились, бережно раскрывали намокшие узелки.
Путник протиснулся сквозь толпу, отбросил капюшон. Седые волосы, длинная холеная борода старили его. Но розовые скулы, острый взгляд бегающих глаз подчеркивали запас еще не истраченных сил.
В соборе было душно, пахло ладаном, воском.
Величественный и важный, в длиннополой ризе, епископ был окружен сонмом предупредительных священников и диаконов. Свита состояла из трех рядов: те, что впереди, шли с большими зажженными свечами, другие поддерживали епископа. Третий ряд, диаконы, замыкал шествие.
Люди смолкали, истово крестясь, отвешивая поклоны. Слышалось пение клира и молитвенный шепот.
— Смиритесь, православные, не поддавайтесь большевистской ереси... яко соблазну диавола... — ронял на ходу епископ, вялой рукой касаясь согбенных спин. Бородатый мужичонка, толстый, туго подпоясанный кушаком, силился сделать поклон приближающемуся епископу, но это у него никак не получалось, словно проглотил аршин. Когда он откинулся назад, вознеся руку, сложенную перстом, откуда-то из-под полы с тяжелым грохотом вывалился затвор и с дребезжанием покатился по каменным плитам. Епископ заступил это место, выкрикнув:
— Христос воскресе!
Голос его басовито прогремел под сводами собора. И тут же собор вздохнул тысячеусто:
— Воистину воскресе!
Оба хора подхватили: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ...»
Бородатый путник, отирая мокрые щеки и голову платком, приблизился к епископу и, Оттолкнув диакона со свечой, приглушенно сказал:
— Жду благословения, ваше преосвященство.
Епископ молча осенил его крестным знамением, поведя бровями на дверь.
Затем путник вышел из собора и зашагал к дому епископа. Пройдя калитку и отозвавшись на пароль черницы, он снял парик, сорвал с себя бороду.
После чарки кахетинского вина его провели в сад. Там он жадно закурил, нехотя прислушиваясь к какой-то возне неподалеку. Дождь уже перестал, лишь с деревьев падали частые теплые капли, пахнущие листьями. Вскоре донесся визг, потом смех. Через минуту в темноте отчетливо прозвучала пощечина и негодующий шепот.
— Его преосвященство накажет вас, отец Николай... Сейчас должен сюда прийти полковник, отстаньте!
— Я уже здесь, — отозвался Демидов.
Когда отец Николай подошел к полковнику Демидову, между ними произошел такой разговор:
— Забываете устав, штабс-капитан, — глубоко затягиваясь, упрекнул полковник. — Часового не положено отвлекать... от исполнения им служебных обязанностей.
— Долг офицера — проверить пост, — бойко отпарировал отец Николай.
— Пост здесь один, а как вы его проверяли?
Мимо прошла оскорбленная монахиня, грозясь пожаловаться его преосвященству.
— Теперь самим придется себя охранять, — заметил Демидов с иронией. Он вплотную подошел к штабс-капитану:
— Час тому назад узнал от связного: высадка десанта отложена под предлогом недостаточной подготовки операции.
Демидов с досадой метнул на землю окурок. Табачные искры рассыпались веером по земле и сразу погасли.
— На кой же черт мы здесь ведем всю эту комедию, господин полковник? Зачем играемся в кошки-мышки с чекистами?
— Сейчас уже не играемся. Выполняем роль мышки. Кошка выпускает коготки, она нас не спускает с глаз.
Черница, приблизившись, сказала:
— Его преосвященство готов принять вас.
Епископ Прокопий встретил гостей в роскошном шелковом халате с серебряными звездами на плечах. Огромные звезды эти, укрепленные золотыми нашивками, явственно напоминали фельдмаршальские погоны. Епископ поднял золотую чашу с вином: