Когда пал Херсонес
Шрифт:
– Здравствуй, отче, – сказал я со всем возможным уважением. – Не правда ли, какое великолепие?
Иоанн горестно покачал головой.
– Опиши все это в звучных стихах!
Но он ответил:
– Я уже не пишу о земном. Ты говоришь – великолепие… Но посмотри вокруг себя со вниманием, и ты увидишь рубища и бедность.
Я последовал его совету и окинул взором толпу, что была передо мной, и мое праздничное настроение во мгновение ока растаяло. Я действительно увидел тысячи бедняков, вероятно пришедших сюда в надежде на бесплатную раздачу хлеба и вина. За пурпуром и парчой царственных одеяний, за шелком знамен и дымом кадил я не заметил их раньше.
«Ты испортил мне радость сегодняшнего торжества», – хотел я сказать поэту, из смирения облачившемуся в монашеское одеяние, но он уже исчез в толпе.
Это происходило в те дни, когда пал Херсонес…
Некоторое время ушло на приготовление к отплытию в Понт. Необходимо было спешить, а драгоценное время приходилось тратить на препирательства с медлительным префектом арсенала, на волокиту и переписку с великим доместиком. Оказалось, что ничего не было готово– ни сосуды с огненным составом, ни метательные машины. Большинство кораблей было в руках Варды Склира, не хватало рабочих рук, чтобы приготовить состав Каллиника, и Василий не знал предела своему гневу. Многие в те дни были наказаны и ползали, как побитые псы, упурпурных кампагий василевса.
У меня не было ни одного свободного часа. На рассвете я уже отправлялся в порт, к Влахернам, где смолили корабли. Там стучали молоты и топоры, пахло смолой, коноплей, холстом новых парусов. С Божьей помощью наш флот, вопреки всем препятствиям, снаряжался в путь, и я с удовольствием глядел на громады дромонов, на которых возможно поместить значительное число воинов и два ряда прикованных цепями гребцов.
На носу и на корме таких судов возвышаются башни, откуда лучники мечут стрелы. Мачты стояли, как непоколебимые дубы. На хеландиях– кораблях меньшего размера – уже были установлены и прикрыты кожами от любопытных глаз соглядатаев медные трубы для метания греческого огня, как варвары называют состав Каллиника. Я взирал на корабли и спрашивал себя: неужели может погибнуть в море подобное искусство человеческих рук?
В Мангале, как называют в Константинополе арсенал, у ворот днем и ночью стояла неусыпная стража – там хранились оружие и всякого рода военные припасы. В низких помещениях со сводчатыми потолками пахло невыносимой для дыхания серой. Глухонемые рабы (им отрезали языки, чтобы они не могли выдать тайну ромеев врагам) толкли в огромных каменных ступах секретные составы, растирали на ручных мельницах селитру, доставляли сосуды с горной смолой. Лишенные в молодости языка, они здесь быстро глохли и не слышали грохота медных пестов о каменные ступы. Как в безмолвном аду, они готовили для василевса огонь Каллиника, а по ночам им не давал спать мучительный кашель, и жизнь их была недолговечной.
Новый куратор арсенала Игнатий Нарфик, армянин по происхождению, бледный человек с черной бородой и охрипшим от зловредных испарений голосом, даже ко мне относился с недоверием. Пуще всего он хранил тайну огня Каллиника. Но у меня был пропуск в арсенал, и, являясь туда по повелению василевса, я узнал этот состав. В него входят сера, селитра, древесный уголь и горная смола в строго определенных количествах. Достаточно на одно измерение нарушить пропорцию – и огонь уже не будет приносить вреда. Однако ни одного слова я не могу прибавить к сказанному.
Удостоверившись, что работы з Мангале идут полным ходом, я отправился к великому доместику, чтобы узнать, как обстоит дело относительно тех воинов, которых я должен был взять на корабли. Евсевий Маврокатакалон, обжора и стяжатель, медлил, вздыхал и жаловался на болезни.
– Поменьше бы думал о брюхе, – говорил яему.
Но он отвечал, отдуваясь после еды, ковыряя в зубах зубочисткой из гусиного пера:
– Все будет во благовремении. Судьба наша в руках Господа. Покров Богородицы охранит нас вернее всех стен и кораблей.
Самые неприятные разговоры приходилось вести с Агафием – государственным казначеем, от которого во многом зависело получение денежных средств для нашего предприятия. В противоположность Евсевию, он был худ и суетлив. Этот способный на всякое зло интриган, возомнивший о своем уме и весьма завистливый человек, с низким недоброжелательством смотрел на мое возвышение и вредил при всяком удобном и неудобном случае. К счастью, василевс обратил в прах все его происки и сослал его на остров Хиос, когда обнаружилось, что отчеты государственной сокровищницы не соответствуют действительности. Принимал участие в подготовке экспедиции в Таврику также Исидор Антропон – логофет дрома, по своей должности ведавший сношениями с иностранными государствами и варварами, хотя он и был ничтожеством, – но с ним имел дело магистр Леонтий Хрисокефал, а не я.
У меня было достаточно забот и без логофета. Целыми днями я метался из Вуколеонфа в арсенал, из арсенала во дворец, а оттуда снова в порт, едва успевая проглотить кусок хлеба, как будто бы я был не патрикий, а простой поденщик. Василий мне говорил:
– Бей их жезлом! Сокруши их, но не медли!
Но однажды он сердито посмотрел на меня и постучал пальцем по мраморному столу.
– Мне известно о тебе… Читаешь стихи и диалоги Платона. Не до стихов теперь. Ногами растопчу риторику Демосфена и силлогизмы Аристотеля! Брошу в огонь легкомысленные произведения поэтов! Мне нужны воины, а не музы! Закрою школы, усмирю болтунов, но научу ромеев сражаться! Трусливых псов, возвращающихся на свою блевотину!
И я заушал, грозил ссылкой на острова или темницей, не зная покоя ни днем, ни ночью. Но иногда вдруг представлял на мгновение залу малахитовых колонн, сияющие глаза Анны – иостанавливался, прерывая речь на полуслове.
– Что с тобой? – спрашивали меня.
– Ничего.
Люди многозначительно покашливали и переглядывались. Агафий уже шипел, нашептывал что-то влиятельным друзьям, – змея, ползущая у ног господина. Даже Никифор Ксифий, с которым я в те дни делил труды, по-дружески спросил меня:
– Что с тобою, патрикий? Странный ты человек! Муж, наделенный крепостью в мышцах и разумом, осыпанный милостями благочестивого, а презираешь радости жизни. Другие имеют жен, потомство, приобрели имения, а ты тратишь средства на переписку книг, как будто они могут заменить человеку земные блага. Почему ты не хочешь быть таким, как все?
– В книгах и есть настоящая жизнь.
Но Никифор неодобрительно относился кмоему поведению.
– А вчера тебя опять видели с этим агарянином. Неприлично!