Когда пал Херсонес
Шрифт:
– Плети и у нас свистят, – рассмеялся Марко.
– Может быть, для смердов, а не для людей благородного звания, – сказал Ксифий и потыкал в воздухе пальцем.
Молодой итальянец, которого звали Сфорти, уже выпил несколько кубков вина. Вино было крепкое, с острова Хиоса, и юноша опьянел. Стукнув кулаком по столу, он надменно заявил:
– Никто не посмеет у нас ударить плетью человека благородного происхождения!
Марко, очевидно, более здраво смотрел на вещи и пожал плечами:
– Всякое бывает.
– Мы терпим многое, – заметил я, – потому что служим великой цели. Вот почему мы переносим лишения и сражаемся с мечом в руках.
– Вам псалмы петь, а не носить меч! – разразился пьяным смехом Сфорти. – Золотом и лукавством вы поднимаете на свою защиту варваров, воюете оружием наемников.
Ксифий нахмурился, а мне пришло в голову, что не так уж далек Сфорти от истины.
– Поражали и мы полчища сарацин, варваров, лангобардов и прочих, – сказал Ксифий.
– Поражали греческим огнем, – не унимался юноша, – а попробуйте сразиться с варварами в открытом поле! Вам не устоять против их натиска, и вы побежите, как овцы.
Ксифий вскочил и с ненавистью посмотрел на Сфорти. Разговор готов был превратиться в пьяную ссору. Мы и заметить не успели, как вино отуманило наши головы. Ксифий кричал:
—Не важно, какими способами добывается победа – оружием или хитроумием логофетов!
—Важно, ради чего проливается кровь, – поддержал я его.
—Ромеи проливают ее ради истинных догматов. Мы – ромеи, что значит римляне! – наступал Ксифий на итальянца.
Соседи, корабельщики или люди из предместий, тоже готовы были вмешаться в драку. Раздавались выкрики:
– Латиняне! Причащаются опресноками!
– Какие вы римляне? – не уступал итальянец. – Вы греки. Это мы римляне, и наш господин есть император священной Римской империи!
– Вы не римляне, а франки, ломбарды, саксы. То есть варвары. Рим находится в запустении. На форуме бродят козы. Я видел. Всюду развалины и полынь. И у вас неправильно совершают крестное знамение.
– А вы совершаете великий выход против солнца! От вас все ереси.
– Вы же будете гореть в геенне огненной.
– Это вам придется в аду щелкать зубами, глядя, как мы наслаждаемся в раю. Ваш патриарх носит палий по милости папы. Пожелает римский папа…
– Ну, заткни глотку, молокосос! – не выдержал Ксифий и схватил молодого итальянца за одежду. – Скажу одно слово кому следует, и тебя бросят в темницу за оскорбление величества ипатриарха.
– Герои! – издевался Сфорти. – Любому варвару продают своих принцесс!
Очевидно, он намекал на переговоры с русским князем. Об этом говорили в порту, на рынках и в тавернах.
– Этого не будет! – воскликнул я.
– А болгарам вы разве не отдали дочь Христофора?
– Во-первых, – пытался я спорить, – дочь Христофора не была Порфирогенитой. Во-вторых…
– Во-вторых, все вы лжецы…
Я был пьян, как последний корабельщик. Обняв голову руками, я сидел за столом в каком-то блаженном забытьи и не находил слов, чтобы достойно ответить заносчивому мальчишке. Что ему известно о римлянах? Разве он может понять величие нового Рима?! Не станет нашего града – и на земле наступит мрак.
Прислушивавшиеся к ссоре простолюдины окружили нас толпой. Какой-то пьяненький человек с красным носом, судя по внешнему виду, скриба или церковный прислужник, подзадоривал огромного рыжеусого наемника:
– Как можешь ты терпеть такую хулу на ромеев! Пойди и ударь его твоей десницей!
Марко, по-видимому, очень осмотрительный человек, пытался успокоить Ксифия и Сфорти, готовых пустить в ход кулаки. Опытная в таких делах трактирщица тоже принимала меры, чтобы предотвратить драку: она видела, что мы не простые корабельщики и с нами были иностранцы, а повреждение тела в подобном случае могло вызвать неприятности. Она что-то шептала своим девчонкам, показывая на нас пальцем. Полная белокурая женщина подошла и обняла за шею Сфорти.
– К чему эти пустые споры, юноша! – привлекла она его к себе.
Ее короткая одежда оставляла обнаженными белые, нежные ноги. Она была голубоглазая и с синеватым румянцем на щеках. Такие женщины приезжают к нам из страны франков.
Ксифий тоже улыбался ей. Но итальянский юноша не хотел уступить, отталкивал спафария, плакал пьяными слезами. Я смотрел на эту суету угасающими глазами и шептал:
– Анна! Анна!
Ко мне подошла служанка, подававшая вино, почти девочка, смугловатая, и эта смуглота оттеняла блеск ее зубов. Она отличалась худобой, и в ней ничего не было привлекательного, но ее огромные глаза и ресницы мне что-то напоминали.
– Анна! Анна! – повторял я.
– Что ты говоришь? – удивилась она. – Меня зовут не Анной. Мое имя – Тамар.
– Тамар означает на каком-то языке пальму. Тамар!..
Мне было грустно от вина и оттого, что я губил свою душу, оттого, что уже, видимо, не было никакой надежды на спасение. Казалось, что опьянение сняло с меня все то, что опутывало меня в ромейской жизни. Тоненькая Тамар напоминала мне о прекрасных глазах Анны. Вокруг шумели и горланили пьяные. Брошенный кем-то в драке кувшин с грохотом ударился в стену и разбился на мелкие черепки. Я слышал, как Тамар сказала буяну:
– Осел!
Но, обращаясь ко мне, прибавила шепотом:
– Здесь для тебя небезопасно. Пойдем со мной!
Под утро я покинул Тамар. Ксифий и итальянцы исчезли. Но я не стал разыскивать их, вышел на улицу, огляделся, как вор, по сторонам и быстро направился домой.
Посадив на корабли шестьсот воинов – это было все, что мог дать мне великий доместик, – погрузив военные припасы, сосуды с огнем Каллиника и двенадцать тысяч медимнов пшеницы на тот случай, если бы оказались пустыми зернохранилища осажденного города, и вознеся хвалу Господу, сотворившему небо, землю и морские пучины, мы подняли паруса и проливом Георгия вышли в Понт Эвксинский. Четырнадцать дромонов, семь хеландий и два торговых корабля, приобретенных у генуэзских купцов, отплыли на одоление врагов.