Когда пал Херсонес
Шрифт:
– «Бысть в царстве Вавилонском царь Аксеркс, славою и величеством превыше многих великих царей. Много лет в Вавилоне процарствовав, имел он в сердце своем такое правило: аще у кого у вельможи увидит одеяние красивое или у убогого рубище, то велел тех людей в лес изгонять, растущий в дванадесяти поприщах от града…»
Владимир напряженно слушал, подпирая рукой голову. Он воспринимал чтение всем своим существом, потому что я видел в его глазах жадное внимание. Ярослав читал медленно, спотыкаясь на некоторых словах, но эти слова рождали здесь странные и не похожие на русскую жизнь образы.
– «Пусть там живут, – рек царь, – а если помрут, то кому печаль?» Но родственники изгнанников приносили в лес еду для своих близких и клали ее на пнях. И вот умер однажды царь Аксеркс. Услышав об этом, живущие в лесу захотели вернуться в град и в пути обрели под деревом младенца, коего питала своим млеком коза, а на дереве сидела вещая сова…»
– Какие бывают чудеса на земле! – не выдержал князь и доверчиво искал взглядом сочувствия у меня.
Но мальчик, сам уже увлеченный чтением, с нежным румянцем на щеках от волнения, продолжал:
– «И нарекли младенцу имя Находоносор, ибо его нашли, и был тот младенец ликом как лев…»
При этих словах Рогнеда вернулась в горницу, все такая же суровая и печальная, и, прервав чтение, Владимир сказал сыну:
– Оставь нас.
Мальчик растерянно опустил книгу, испытующе посмотрел на отца и на мать, задержался на мгновение, но не произнес ни слова и тихо вышел, осторожно притворив за собою дверь, окованную железными разводами.
Владимир помолчал некоторое время и сказал:
– Рогнеда, слышала, что случилось на Руси?
– Все слышали.
– Большие перемены произошли на Руси.
– Может быть, и так.
– Трудно тебе это понять, Рогнеда.
– Тогда зачем ты говоришь мне об этом?
– Говорю потому, что новый век настал на Руси и жизнь наша переменилась.
– А я так мыслю, что все так же девушки поют на Руси, пахарь возделывает ниву и солнце всходит и заходит над миром.
– Солнце всходит и заходит. Но жизнь стала другой, и теперь и нам с тобой надо жить по-иному.
– В чем же перемена?
Рогнеда стояла перед мужем, скрестив руки на высокой груди. Она была уже не молода и все же сумела каким-то чудом сохранить блеск в глазах, золотистость волос и нежность щек. Косы ее были закручены вокруг головы. Взгляд ее глаз разил теперь, как холодная сталь.
Владимир повторил, точно не находя других слов:
– Люди стали другими и будут жить по-иному. Христианин имеет одну жену…
Но он не успел закончить фразу. Рогнеда подошла к нему и оперлась руками о стол.
– Чего ты хочешь от меня? Зачем ты пришел мучить меня и этих людей привел? Я жила спокойно, а ты явился – и мой покой исчез. Хочешь хвалиться передо мною твоей царицей? Грека привел в свидетели? Чтобы он засвидетельствовал твоей красавице, что я уже не жена тебе больше? Для этого привел его в мой дом?
Разгневанная женщина вызывающе смотрела на князя. Очевидно, она отгадала затаенные мысли Владимира, потому что он произнес растерянно:
– Язык твой, как нож. Но я хочу нечто сказать тебе.
– Так говори.
– Ты истину сказала. Анна должна знать, что я оставил все старое. Патрикий скажет ей об этом. Царица поможет мне в моем трудном предприятии. Одно ее присутствие рядом со мной служит мне поддержкой. Я не хочу ссориться с ее братьями, греческими царями. У меня большие планы. Но твоя красота беспокоит Анну. Потому возьми себе в мужья кого-нибудь из моих знатных и богатых воинов, и тогда мы расстанемся стобой как друзья.
Рогнеда надменно закинула голову.
– Я тоже была царицей и не хочу быть рабой.
– Твоя воля, – сказал со вздохом князь.
Отворилась дверь, и отроки стали вносить яства. Но обед был скучный, никто за едой не сказал ни слова, и мне самому кусок не лез в горло. После обеда Владимир прилег в соседней горнице. Воспользовавшись его сном, пришла Рогнеда и смотрела на спящего. Потом подняла нож, который она прятала за спиной, и хотела ударить князя в сердце, но он проснулся, так как сон у него был чуткий, и отвел руку обезумевшей женщины.
Мы с Добрыней находились в соседней горнице. Вдруг послышались глухие крики за бревенчатой стеной:
– Отроки! Где вы? Или вы покинули вашего князя?
Раздался топот ног на лестнице. Мы тоже поспешили на призывы Владимира, и в дверях, через головы отроков, я увидел, что Рогнеда стояла у ложа, заломив руки и глядя высоко над собою. Добрыня растолкал людей и подошел ккнязю.
Владимир сидел на постели, опираясь о нее руками. Он был в белой рубахе и бос. Расстегнутый ворот позволял видеть золотой крест с частицей мощей, который Анна надела на супруга еще в Херсонесе.
Он спросил хрипло Рогнеду, тяжело дыша:
—Зачем ты хотела убить меня?
—Горько мне стало. Отца моего ты убил и братьев. И теперь ты не любишь меня. И сыновей своих не любишь.
– Уйди, – произнес князь сквозь сжатые зубы, – и жди моего решения.
Без единого слова, закрыв лицо руками, Рогнеда удалилась, и мы расступились перед нею, как перед роком.
Решение князя было суровым.
– Скажите ей, – велел он отрокам, – чтобы она надела свое княжеское одеяние, в каком она была в день свадьбы. И пусть ожидает своей участи на богато убранной постели.