Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы
Шрифт:
Датту был простой пастух, однако он страстно полюбил Реми. Он знал, что этим обрекает себя на смерть. Его не раз предостерегали мудрые старые пастухи, да только он их не слушал. Дал знать ему об этом и сам гурджанский Горный дэв. Пастуху-рассказчику известно, что Датту пришлось однажды встретиться с владыкой Гурджана в горной долине Лак Сар. Спустилась в тот миг светлая лунная ночь. Ущелья, вершины гор, долины — все было охвачено великим безмолвием. Ни ветерка, ни звука, ни облачка, лишь бились во вселенной два сердца — Датту и Реми. Датту взял руку Реми, и в тот же миг он увидел перед собой летящий в воздухе большой снежный шар. Датту испугался и тотчас отпустил руку Реми. Снежный шар понесся вдаль, и перед глазами Датту от земли до небес протянулась снежная полоса. Реми стояла, закрыв глаза, лицо у нее было белое-белое, а Датту била дрожь, когда он поднимал глаза на снежную полосу. Только Датту не отступился от Реми и полюбил ее сильнее прежнего. Владыка Гурджана Горный дэв предостерег его еще раз. Рассказчику
— Ну, а потом что? — взволнованно спрашивает рассказчика один из пастухов.
Такие рассказы можно постоянно слышать в Гурджане. Они повествуют о любви, в них — детская фантазия, непритязательность, почтение и страх перед суровой, полной опасности, непонятной природой. В них нет ни искусных художественных приемов, ни кульминационного момента, ни стройного сюжета. Что придет в голову пастуху, о том он и сказывает. Рассказ льется свободно, вольно. Как блестящая красивая нить разматывается с шелкового кокона, так фантазия рассказчика яркими штрихами рисует какую-нибудь удивительную историю, и слово за слово — рождается легенда. Рассказчик до этого никогда и ни от кого ее не слышал, и ему самому неизвестно, «что было потом», но он продолжает свой рассказ. Кругом — ночная тишь, горит костер, а в мыслях пастушек — молодые влюбленные: Датту и Реми.
Но Риве нет никакого дела до подобных сказаний, он не любит их слушать, он недоволен тем, что, оставив горные вершины, мы избрали местом стоянки этот крохотный поселок в долине. Подобно орлу, он жаждет охоты. Его не интересуют ни девушки, похожие в отблесках костра на раскрашенных марионеток, ни пастухи, играющие на дудках, ни рассказы о недобрых проделках владыки Гурджана. Словно горный солдат, он рвется в сражения с природой, ураганами, смертью. Ему невдомек, какой огонь запалила в моей душе неверность Уши, он не ведает, что здесь, в заснеженной долине Гурджана, вспыхнуло пламя еще одного костра. Он готов нахваливать только один-единственный запах. Когда ему случается подстрелить мускусного оленя, от тотчас же с силой нажимает кулаком на мускусную железу животного, и из мускусного мешочка распространяется крепкий запах. Олень бьется в предсмертной агонии, жизнь оставляет его. Рива наклоняется над своей добычей, перехватывает рукой мускусный мешочек, ножом подрезает его края и отделяет от туловища зверя. Рива готов хвалить только мускус. Острый запах сыра вызывает у него отвращение. Волосы Зи Ши, ее одежда, тело — все пропитано этим острым запахом. Рива никак не может понять, как такой сахиб, как Джагдиш, может любить Зи Ши. Да и сам Джагдиш, должно быть, недоумевает. Не раз оба мы влюблялись в женщин-горянок, но за любовь эту мы всегда платили деньгами, одаривали возлюбленных шелковыми платочками и называли такую любовь поэтическим увлечением или временной женитьбой.
Должно быть, тот снежный буран был причиной несчастья Джагдиша: однажды увидев Зи Ши, он страстно полюбил ее. Для него перестало существовать все вокруг. Его интересовала только Зи Ши. Он не думал о ее приданом, образовании, его не шокировали ее манеры. Да и Зи Ши, должно быть, не имела обо всем этом ни малейшего представления. Джагдиш твердо решил жениться на Зи Ши. Жениться! Представляешь?! Джагдиш женится на горянке, которая скорее походит на вольную дикую птицу, — она и в глаза-то не видела самой обыкновенной софы. К тому же у отца ее нет ни клочка земли. Наверное, никогда еще и ни с кем не сыграл Горный дэв, владыка Гурджана, более злой шутки. Но Джагдиш ничего не мог поделать с собой. Сколько раз принимался я уговаривать его: «Ты что, с ума сошел? Жизнь в Гурджане не по тебе. Цивилизованный человек ушел далеко вперед от примитивной жизни кочевников. Он не живет под тунговым деревом, а строит для себя большие города. Он не довольствуется теперь только маслом да сыром, ему стали доступны сотни других прелестей жизни. Зи Ши все равно что горная муха. Спустишься с ней вниз, в долины, и палящие лучи солнца тотчас обожгут ей крылья. Подумай, что ты делаешь! В условиях, к которым ты привык, такой человек, как Зи Ши, не сумеет прожить и дня — она задохнется. В душном городе она истоскуется по заснеженным горным вершинам, по зеленым лугам. Не жена она тебе будет, а затравленный в клетке зверек. И еще — принимается ли в расчет любовь в нынешних браках? Конечно, в былые времена любовь, может быть, и имела значение. Но в обществе, в котором мы живем сейчас, наверное, проще просунуть верблюда сквозь игольное ушко, нежели встретить брак по любви. Вернешься из Гурджана — поймешь, что я был прав. Пойдешь тогда к Уше. Люди начнут потешаться над тобой, мол, Джагдиш зверька привез».
Но Джагдиш был глух к моим словам. Может быть, впервые в жизни он полюбил по-настоящему, и любовь эту он не купил за шелковый платок. Любовь его была подобна пламени, освещающему все уголки его души. Она походила
Джагдиш и Зи Ши не разлучались ни на минуту. Сначала Зи Ши ходила на охоту вместе со всеми. Она быстро научилась стрелять из ружья и стала хорошим охотником. Глаза ее были такие же зоркие, как и глаза Ривы. Но вскоре Джагдиш и Зи Ши зачастили на охоту вдвоем, а мы с Ривой отправлялись в другую сторону. Нередко мы сталкивались с ними где-нибудь в узкой долине. Они шли, взявшись за руки, ружья были закинуты за плечи, в сумках — добыча, а в глазах обоих светилась любовь. Порой на склоне дня я видел их на краю какого-нибудь высокого обрыва. Они стояли спиной ко мне, Джагдиш обнимал за талию Зи Ши, а голова ее покоилась на плече возлюбленного. Черные стволы их ружей издалека походили на тонкие деревца. Они смотрели вдаль, на долины, которые затягивались понемногу туманом. Расплавленное золото солнца, казалось, купалось в его белых волнах. Кругом стояла тишина, и в тишине мне слышалось биение двух сердец. То была песнь их любви.
Неожиданно Рива вскидывает ружье, раздается выстрел, и, сраженная пулей, на землю падает снежная куропатка. Джагдиш и Зи Ши вздрагивают, словно по золотым струнам их грез вдруг с силой ударили молотом. Звук выстрела страшным эхом разливается в долинах, словно это гневный глас Горного дэва — владыки Гурджана!
Джагдиш понимал, что любовь его зачахнет там, внизу, и он ни за что не хотел расставаться со своим радужным сном. Некоторые, пребывая в мире золотых снов, пытаются продлить их до бесконечности. Но истинная любовь, истинная гуманность, истинное братство, истинное равенство разбиваются вдребезги, наткнувшись на гранитную скалу отчужденности общества, в котором мы живем. Люди порой не сознают, что подобные понятия не могут существовать в удушливой атмосфере нашего общества. Для того чтобы люди могли жить, им нужно стереть, вычеркнуть, словно неверно написанную букву, весь этот старый мир и построить на месте его новый. Джагдиш понимал, что сделать это не так-то просто.
Иногда мне начинает казаться, что Джагдишу и в самом деле удалось продлить свой прекрасный сон. Никогда не забыть мне той бурной ночи, когда, сидя под тунговым деревом и не смыкая глаз, я, Рива и старик гном дожидались возвращения Джагдиша и Зи Ши. Удары бешеного ветра тесно сбили в кучу стадо, животные, спрятав морды под брюхо друг другу, жутко стонали. Над тунговым деревом ревел ураган, и изогнутые стрелы молний то и дело вонзались в землю, словно летел по планете огненный смерч. У нас леденела душа от страшного зрелища. Неистовые раскаты грома сотрясали все вокруг, безумствовал ветер, слышался адский грохот низвергавшихся с вышины снежных лавин. Еще ранним утром Рива предупредил нас о надвигающейся снежной буре, однако Джагдиш и Зи Ши только посмеялись над нашими опасениями и отправились на охоту. Зи Ши вздумалось в тот день подстрелить одного из оленей, которые бродят по горным вершинам Гурджана. Привязав за спину котомки с едой, Джагдиш и Зи Ши отправились к тем самым грозным вершинам, где раньше был разбит наш охотничий лагерь.
Больше мы не виделись… Страшный Горный дэв — хозяин Гурджана — навеки привлек к ледяной груди свою возлюбленную, а сердце соперника поразил одной из молний, которые, словно гигантские огненные метлы, мели всю ночь землю. Когда на следующий день, прихватив с собой нескольких пастухов, мы отправились на поиски Джагдиша и Зи Ши, мы нашли их в расселине одной из гор Гурджана. Оба они были мертвы и уже обледенели. Глаза их были открыты — умирая, они смотрели друг на друга. Зи Ши лежала на снегу. Джагдиш положил ее голову себе на колени. С краев расселины всю ночь текла вода и, замерзая, образовала вокруг них что-то вроде ледяного саркофага. Глаза Зи Ши были темно-синими, словно вода Нандан Сара. В глазах Джагдиша я прочел страдание и боль, словно это были глаза раненой одинокой газели.
Непроглядная тьма обступила тунговое дерево. В узком пространстве, которое отвоевал у нее огонь костра, видно спящее стадо. Пастушки прядут пряжу. Пастухи сидят у огня, подперев подбородки руками, и, затаив дыхание, слушают новую легенду. Один из них неторопливо ведет рассказ: «Много дней тому назад под этим тунговым деревом жил-был старик горец, похожий на карлика. Дочь его была очень красива. Звали ее Зи Ши. Зи Ши полюбил Горный дэв — владыка Гурджана… Но случилось так, что в один прекрасный день пришли к этому тунговому дереву три охотника…»
Какой-то пастух, затаив дыхание, спрашивает:
— Что ж было потом?..
СВАДЬБА
Перевод В. Быковой
Когда пришла весна, на тутовом дереве стали набухать почки, а сухие и темные сучья, стряхнув с себя зимнюю черноту, побурели, затем порозовели и из розовых превратились в гибкие зеленые ветви. Вскоре ветви пустили тонкие стрелки молодых побегов, и из лопнувших почек показались нежные, как шелк, листочки. К концу весны тутовое дерево стояло одетым в пышный зеленый наряд. Гибкие руки побегов, казалось, искали кого-то в воздухе, а нежные, едва распустившиеся листочки стыдливо трепетали под ласковым прикосновением ветра. В зеленых стаканчиках листьев серебрилась прозрачная дождевая вода, и всякий раз, как они вздрагивали под порывами ветра, вода выплескивалась, словно вино из чаши захмелевшего виночерпия.