Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы
Шрифт:
С тех пор как лала Бхоларам себя помнил, его всегда кто-нибудь опекал. Мать умерла рано — он не успел познать прелести ее объятий, ласки, светившейся в ее взоре, сладости ее прикосновений. Лишь суровая нежность да нудная брань отца выпали на долю Бхоларама.
Когда отец умер, задохнувшись от астмы, опеку над Бхоларамом принял его младший брат. Он весьма ревностно выполнял свои обязанности, пока не вступил в армию и не отбыл в Сирингапатам.
Тогда бразды правления перешли к старшей сестре. И она покрикивала на Бхоларама, и она отнимала весь его заработок, и она заставляла его дрожать из-за лишней пиалы чая. Сестрица не теряла времени зря: приложив немало усилий, она завела шашни с одним беспутным, но богатым торговцем из их квартала, а когда стало ясно, что это знакомство не обошлось без последствий, пригрозила своему приятелю полицией, судом и женила его на себе. Молодожены сразу же перебрались подальше
После ее отъезда дом показался Бхолараму Индией на другой день после ухода англичан: никто больше не кричал на него, никто не отбирал у него деньги.
Первые несколько дней Бхоларам чувствовал себя совсем потерянным — он не знал, что делать со свалившейся на него свободой. До сих пор служба и домашний уклад связывали его такими прочными узами, что он и представить себе не мог какого-то иного образа жизни. Теперь же, когда все эти узы распались, Бхолараму вдруг показалось, что пошатнулся самый фундамент мироздания, что якорь, удерживавший корабль его бытия в бухте привычного, оборвался, корабль унесло в море и он, Бхоларам, тщетно борется с разбушевавшейся стихией. С отчаянием утопающего бедняга посылал безмолвные мольбы старшей сестре, младшему брату, обращал скорбные взоры к висевшему в гостиной портрету покойного отца… Мысленно он умолял своих мучителей вернуться — подобно тем нашим согражданам, которые с непривычки к свободе готовы призвать обратно англичан. Но те, кого он звал, не возвращались, и Бхоларам, уронив голову на скатерть, горько рыдал. Он лил слезы не о покинувших его близких, а о том, что некому стало его бранить…
Так прошли первые два-три дня. Понемногу Бхоларам научился готовить себе чай, да и тишина в доме стала меньше угнетать его. Правда, иногда ему казалось, что он слышит резкий скрипучий голос сестры, и тогда с криком «Иду, иду, джи!» он выскакивал во двор, но, убедившись, что там никого нет, удрученный собственным малодушием, торопливо возвращался в дом.
Со временем Бхоларам проник в некоторые тайны кулинарного искусства, научился вдевать нитку в иголку, пришивать пуговицы. Теперь он стал ощущать робкое наслаждение от сознания собственной свободы; его частенько охватывало то блаженное чувство, которое испытывает человек, когда пьет свежий чай, выходит ранним утром на прогулку или после ночной стужи греется на солнышке. Плотно законопаченные поры его души постепенно начали раскрываться. В день получки, когда он вдруг понял, что отныне все деньги будут оставаться в его кармане и ему не придется клянчить у отца, брата или сестры восемь ана, его скорбно поджатые губы вдруг тронула улыбка. Появившись на губах, она постепенно расползлась по щекам и наконец подобралась к уголкам глаз. На какое-то мгновение показалось, что унылый, печальный путь, которым до сих пор шел он по жизни, привел вдруг его к воротам в страну счастья.
Но уже в следующее мгновение Бхоларама охватила тревога: непривычный груз рупий угнетал его. Тщательно заперев все двери и окна, он оставил на мелкие расходы монету в восемь ана, а остальные деньги спрятал в укромное местечко. Затем на цыпочках прошел через двор в кухню и принялся за приготовление чая. Как будто все вокруг было спокойно, никто ничего не видел…
Вдруг у дверей послышался шум. Руки у Бхоларама задрожали — пиала выскользнула, упала и разбилась. Да, теперь он явственно слышал: кто-то стучит в дверь… Быть может, это приехал на побывку брат? Или сестра, поссорившись с супругом, решила вернуться домой? В смятении Бхоларам поспешил к двери. На пороге стояла поденщица — она пришла убрать в доме. Облегченно вздохнув, Бхоларам распахнул все двери и окна и вернулся в кухню. Тихонько напевая, он заваривал чай. И вдруг остановился, пораженный: оказывается, он поет! Никогда прежде не слышал он собственного голоса, не знал, что может петь, улыбаться, смеет разбить пиалу — и никто не забранит его за это! Неожиданно Бхоларам ощутил сладостное чувство уверенности в себе. Ему вдруг захотелось… полюбить кого-нибудь.
Полюбить… Полюбить тайно, чтобы ни одна душа не знала об этом, чтобы он встретил, полюбил, любил бы — и никто в целом мире не догадался бы о его счастье. Это будет любовь хрупкая, поэтичная и стыдливая… Свою любовь Бхоларам скроет в сердце точно так же, как раковина скрывает жемчуг. О такой любви он мечтал много лет… Но мечтам его не суждено было сбыться. Вначале этому мешал отец, затем — младший брат, потом — старшая сестра. Теперь, наконец, пришла свобода, но ушла молодость. Недавно ему сравнялось тридцать восемь… Когда ему случается снять свой пепельно-серый тюрбан и провести рукой по голове, под ладонью, раз от разу все явственнее, ощущается лунный круг лысины.
Так-то вот!
И все же разве дело в годах? Разве человек, распростившись
На другой день он отправился на базар и в лавке, где торговали подержанным платьем, купил довольно приличный костюм. Вместо прежнего жалкого тюрбана он обзавелся другим — из светло-желтой кисеи.
Когда Бхоларам в новых туфлях, новых брюках, пиджаке и светлом тюрбане вышел из своего дома, казалось, плечи его, прежде безвольно опущенные, сами собой распрямились, голова горделиво поднялась. Сегодня Бхоларам обращал свою любовь ко всему миру — ведь адреса Единственной Возлюбленной у него пока не было.
Квартал, где жил Бхоларам, представлял собой как бы ожерелье из небольших домиков. Рядом с домом Бхоларама приютился дом Рая. На его террасе и обитала чета попугаев, любовь которых смутила покой Бхоларама. Наш герой бросил на них многозначительный взгляд, но тут же отвернулся: а вдруг лукавые создания догадаются, что у него на уме? От этих попугаев всего можно ожидать! Особенно от самца. Бог знает почему он сегодня молчит. Ведь обычно стоит ему завидеть Бхоларама, как он начинает вопить: «Бхоларам-Дуду! Бхоларам-Дуду!» С годами в квартале так привыкли к этому прозвищу, что стали называть Бхоларама просто «Дуду». Даже чиновники на службе и те следовали общему примеру. «Дуду, дружище, просмотри-ка эти две папки!» — обращались они к Бхолараму. И тот не обижался — он давно утратил способность обижаться.
Но сегодня попугай не встретил его привычным «Дуду!». Это придало бодрости Бхолараму, и он, с робкой улыбкой поглядывая по сторонам, шел мимо дома Рая, дома оптового торговца плугами Дживандаса Сирдурии, мимо дома надзирателя сардара Викрама Сингха, мимо дома Маникдаса Манкаталы, две дочери которого, обе студентки колледжа, как раз собирались на занятия. Девушки стояли в дверях и не удостоили нашего героя даже взглядом… А он между тем поравнялся с домом Динанатха Упадхьяи, того самого, который никак не мог выдать замуж свою дочь — дурнушку Уму. Ума! Сегодня Бхоларам был бы не прочь увидеть ее, вернее, показать себя. Темнолицая, некрасивая, толстая Ума, вековуха, которой давно перевалило за тридцать, представлялась ему сейчас в сиянии совершенной красоты… Как обычно, в этот утренний час Ума, наверное, моет пол на веранде и звонко шлепает по лужам мокрой тряпкой. Бхолараму очень хотелось показать ей свои павлиньи перья — желтый тюрбан, американский пиджак и желтые туфли, которые при каждом его шаге громко поскрипывали, как бы возвещая: «Идет Бхоларам-Дуду! Идет Бхоларам-Дуду!»
Ума и в самом деле мыла пол на веранде, но она даже не оглянулась на шаги соседа. Бхоларам немного потоптался возле дома, затем внезапно, будто чего-то испугавшись, засеменил прочь так поспешно, словно получил удар плетью.
Он все прибавлял и прибавлял шагу. Лицо его пылало. И тут-то, возле последнего дома, замыкавшего квартал, он неожиданно столкнулся с Рампьяри. Женщина с улыбкой взглянула на него. Бхоларам вздрогнул, рванулся вперед, голова у него закружилась: дома, стены, лавки, электрические фонари, прохожие, трамваи, автобусы, повозки, двуколки — все завертелось в бешеной пляске, увлекая и его самого в круг… А Рампьяри все смотрела на него и улыбалась. Рампьяри, жена суперинтенданта Даулатрама, самая красивая женщина в квартале! Что за чудесный взгляд у нее — такой прямой, смелый и ясный, идущий как бы от сердца к сердцу! Сколько в нем горячего чувства! Бхолараму почудилось, что сам всевышний в неизреченной своей нежности коснулся пальцами его щек. Сердце его стало вдруг мягким, как восковая свеча, кровь глухими ударами застучала в венах. Мог ли он представить себе даже в самых сокровенных мечтах, что Рампьяри поднимет когда-нибудь на него взор, одарит улыбкой?.. Любовь… Бхоларам испуганно прижал к губам палец и с тревогой огляделся по сторонам.
Бог ведает, как добрался наш герой до конторы, с каким трудом сел за стол и проработал весь этот день.
Мыслями он был там, на углу квартала. Рампьяри… Эти глаза… Улыбка… Чудеса! Он потерял представление о расстоянии, о расположении сторон света, о времени и месте. С каким наслаждением разорвал бы он и выбросил за окошко эти опостылевшие папки! А потом взобрался бы на стол и закричал: «Бегите отсюда, несчастные клерки! Бегите! Отдыхайте! Сегодня — день Рампьяри, сегодня — пятнадцатое августа[35] моей любви и души! Отец мой — в раю, брат — в армии, сестра — в Караулбаге, а я — на свободе! Сегодня на углу своего квартала я открыл алмазные россыпи Мандалая![36]Уходите же, несчастные! Уходите! Отдыхайте…»