Когда всё кончилось

Бергельсон Давид

Возле Миреле и сестры Вовы в кресле сидели молодой родственник-экстерн, обучавший детей древнееврейскому языку, и приезжая барышня, родственница хозяйки заезжего дома, курсистка зубоврачебных курсов, производившая впечатление особы, которая пороху не выдумает. Немного поодаль стоял упорно все время молчавший молодой студентик; он был родом из Великороссии, но в юности учился в каком-то ешиботе. Миреле видел он впервые вблизи; ее история была ему известна, и нередко он становился на ее сторону в споре с девицами Бурнес и помощником провизора

Сафьяном:

— Что вы в самом деле чепуху городите? Из того, что вы о ней говорите, я вывожу одно заключение: она очень интересный человек, и в ней есть что-то особенное…

Теперь его смущало ее молодое слегка усталое лицо; волновала улыбка ее и поза: она сидела на пунцовом бархатном диване, надменно откинув голову назад, и в голосе ее звучали усталые нотки, говорившие о том, что она много пережила, но переживания эти не сломили в ней упрямства, и она презирает мнение света. Оттого он все время молчал и думал о ней, как жених о невесте. Забывая, что экстерн не курит, он то и дело подходил к нему с протянутой рукой, словно за милостыней:

— Будьте так добры — папиросочку…

Старшая сестра Вовы первая услышала стук колес отъезжающей брички; забывшись, вытянула она шею, как петух, которому кажется, что за ним крадется кто-то на цыпочках, и как-то глупо насторожилась.

Миреле догадалась, что из кабинета все уже вышли, и попросила зачем-то у экстерна карандаш и клочок бумаги.

Писать она, впрочем, не начинала и лишь вертела в руках карандаш и бумагу, улыбаясь про себя и собираясь уходить. Но после ее ухода Вова нашел в кармане своего дорожного пальто клочок бумаги; рукою Миреле было на нем написано: «Ты хороший».

Он без конца перечитывал эти слова на пути домой и несколько дней подряд держал записку в бумажнике среди ассигнаций, а потом спрятал ее в отдельный ящик своего несгораемого шкафчика.

Миреле все-таки удалось в конце концов осуществить задуманный план.

Однажды рано утром пришел неожиданно долгожданный ответ, и Миреле была рада ему. Возвращаясь с почты с письмом, она остановила посреди улицы помощника провизора Сафьяна и заявила, что очки в костяной оправе очень ему к лицу и что он непременно должен жениться.

— Поверьте, Сафьян, я говорю совершенно серьезно: профессия у вас есть, что ж вам так все маяться одинокому?

У Сафьяна нервно запрыгали губы и затрепетала левая ноздря: у него насчет брака были свои особенные взгляды, и он раскрыл уже было рот, чтобы произнести речь, но Миреле тотчас перебила его вопросом, на какой день приходится девятнадцатое число:

— Мне это очень важно знать… Девятнадцатое число этого месяца…

Глава пятая

Девятнадцатое число пришлось как раз на первое ава; жара стояла томительная; солнце пекло нестерпимо.

Унылое предчувствие приближающихся девяти скорбных дней тучей нависло над городком; обыватели

со скуки заваливались после обеда спать; петухи драли горло невпопад, тоже от скуки; а женщины сами не знали, отчего томит их лютая тоска, — нельзя было никак усидеть на своем крылечке с чулком: ноги так сами и несли на крылечко к соседке.

Около трех часов дня к заезжему дому, что в самом начале базарной площади, подъехал станционный ямщик; из брички вылез рослый бритый молодой человек; шея его была плотно забинтована.

Прохожие долго вглядывались в приезжего и наконец сообразили:

— Да ведь это Герц, акушеркин приятель Герц.

Соседи поглядывали на крылечко раввинского дома, где Миреле скучала подле раввинши Либки, и подшучивали:

— Ну, что ж, время для свидания самое подходящее: канун Тиша бе-Ав [22] .

Миреле каким-то образом проведала, что Герц болен ангиной. Остановив возле дома раввина местного фельдшера, она стала толковать ему про Герца:

22

Девятое ава — день траура и поста в память о разрушении Первого и Второго храмов в Иерусалиме. — Примеч. ред.

— Это, видите ли, такой человек, что он скорее умрет, чем признается, что болен. Но если вы заглянете к нему как будто случайно, он не откажется немного полечиться.

Фельдшер ускорил шаг и свернул к заезжему дому.

А она вернулась на крылечко и снова уселась, скучая, возле раввинши. Лицо у нее было грустное, и жаловалась она, что день тянется так нестерпимо долго:

— Обыкновенно, когда тень от дома доходит до середины улицы, я знаю, что на часах — половина шестого… А нынче… Господи, вот уж длинный день — кажется, еще за все лето такого не было…

Потом, когда тень от дома раввина стала сплетаться с тенями других домов, Миреле ушла с крылечка и направилась куда-то по дороге, ведущей на почту. Навстречу попались ей барышни Бурнес, прогуливавшиеся в обществе учителя-студента. С грустным видом подошла она к ним, расспрашивая, как пройти кратчайшим путем через поля к полотну железной дороги; почему-то вздумалось ей еще завести речь о богатой девице-сироте из здешней округи, которая давно уже стала невестою, но до сих пор не выходит замуж.

— Неужели не помните? О ней еще столько когда-то рассказывали…

Сестрам Бурнес тотчас пришел на мысль старший брат, из-за Миреле оставшийся холостяком; они знали вдобавок, что Герц сегодня приехал ради нее.

— Нет, — отвечали они, — не помним такой девицы. Мы, кажется, никогда и не слыхивали о ней.

Студент был крайне взволнован неожиданной встречей; ему очень улыбалась возможность прогуляться с Миреле по улице чинно, по-столичному, и он пытался поддержать разговор: