Когда вырастают дети
Шрифт:
Мама так же безмолвно отвечала: о да, красавица… о да, мой мальчик, без сомнения… О-о-о, куда деть больную ревность?! – последнее, опустив глаза.
Муж когда-то предоставлял массу причин для этого мучительного, черт бы его побрал, чувства. Эдуарда Анатольевича обожали жены его гешефтмахерского окружения, неоднократные охотницы за состоятельными мужчинами. Сам со смехом рассказывал о домогательствах брутально напористых Леночек-Лизочек.
«А ты?» – сдержанно спрашивала Мама.
Он ухмылялся, довольный ее вопросом: «Врагу не сдается наш гордый «Варяг»! Гоп-ля-ля, тополя!»
Непонятно, что означала вторая, не революционная фраза. Мама не допытывалась,
«Старый, – вдруг жарко пожалела она его, – ты же старый, Эдик! Жадный, одинокий… Зачем они тебе? Ни жизнь ими не подкупишь, ни смерть… Помрешь – не в золото зароют, не по ноздри в банкноты. Из праха в прах. Бедный ты мой богатый…»
Допила кофе.
Невнимание сына усугубляло боль. Мама чувствовала приближение приступа.
Скорая реанимационная помощь прибыла спустя полчаса. Прочитав длинное послание Маминого сердца из кардиографа, доктор озабоченно сдвинул брови:
– В отделение.
Будто – в милицию. А что – действительно, авария. Забарахлил движок, и сбили. Мама утомленно подумала: «Не помешаю новобрачным, вот и хорошо. Гоп-ля-ля, тополя…»
Руки покрылись синяками, словно она долго и упорно с кем-то дралась. Вены в сгибах локтей не хотели наливаться кровью даже в перетяжке жгутом, бежали от уколов, как отдельно мыслящие в теле змейки, поэтому медсестра втыкала иглу капельницы в выпирающую буквой «н» вену кисти, где мяса мало и сосудам некуда скрыться. Из прозрачного резервуара на стойке капало с пипетки лекарство. Молодая медсестра ходила из палаты в палату, наблюдала за правильным поступлением жидкости в руки больных. Грудь под халатом упруго подпрыгивала при ходьбе, будто пара спрятанных резиновых мячей. Жизнерадостная, румяная девушка, туго налитая бодростью и здоровьем. Кап… секунда… кап… в тело медленно струилась жизнь. Мама полагала, что получила довольно живительных капель, больше отпущенных волей рока секунд все равно не возьмешь.
В палате не всех навещали гости. Женщине с кровати справа дочь звонила из другого города. Остальным тоже все больше звонили. Только к Маме сын приходил каждый вечер после работы. Один, без Русалочки. На вечные женские вопросы в палате – есть ли внуки, женат ли, Мама ответила, как отрубила:
– Жена – инвалид.
Перестали спрашивать. Смотрели на сына с сочувственным любопытством: вон как Маму любит, навещает без пропусков, сам красивый, прямо кровь с молоком, а жена…
Мама пытливо вглядывалась в родное лицо. Внешне он не изменился, разве что немного спал с тела. Медовый месяц – лучшее средство для похудения… Глаза разговаривали: «Ты счастлив?» – «Да», и вместе с облегчением в душу закрадывалась горечь, досадно излитая в холодной интонации вслух:
– Как она?
– Нормально. Посылает тебе привет.
(Ага, посылает… Куда подальше послала бы с большим удовольствием.)
– Ей тоже передай.
– Мама, вот фрукты, – сын выложил на тумбочку гранаты… мандарины…
Сердце сжалось. Из памяти вынырнул возмущенный голос воспитательницы: «…после того как вы ушли, представляете?! Да-да, все гранаты, все мандарины выбросила в окно… Такая нервозная девочка. Приступ потом был, ноги отказали…»
Неужели сын знает, и принес именно эти фрукты в упрек, чтобы вспомнилось больнее?..
– Не было в магазине твоих любимых груш, – оправдывался он. –
– Куда так много, я ж не съем.
– Поделишься с кем-нибудь.
Приподняв ее запястье, сын осторожно целовал пятнисто-синюю кисть.
– Мама, Мама, как же тебя искололи!..
От висков отливала гулкая кровь: не знает. Глаза прикрылись устало, влажно: спасибо, Русалочка…
Какой бы невестка ни была, выходит – не подлая, если не пожаловалась, не настроила сына против матери.
А ведь могла.
Он говорил о японцах, приехавших по поводу строительства мусороперерабатывающего завода. В знакомстве с городом их поразило отсутствие пандусов у большинства общественных зданий. В Японии каждый хозяин магазина или аптеки считает себя обязанным приспособить заведение для всех покупателей, как бы ни вынудила их передвигаться судьба.
Мама погладила его руку:
– Мой мальчик… Сколько лет физкультурно-трудовая пропаганда истребляла в нас человечность! А японцы привыкли к заботе о соотечественниках, пострадавших от атомных бомб. Генетически разная величина сопереживания.
– Ты права. По глазам было понятно, что иностранцы посчитали наше отношение к инвалидам бескультурьем. Мы от стыда умирали, будто племя тумба-юмба какое-то.
– Почему не сказали о фестивалях для инвалидов, спартакиадах? Они же иногда проводятся в городе.
Сын невесело махнул рукой:
– Вот именно, что иногда. В Доме инвалидов живут два спортсмена-колясочника. Кто ни придет – раскладывают пасьянс из фотографий: вы только посмотрите, вот я на соревновании, вот тренер, вот друзья мои! На снимках жизнь яркая. В остальное время эти ребята никому не нужны… Собрать бы в специализированном культурно-спортивном комплексе здоровых, нездоровых, детдомовских, домашних – всех с детства! Чтобы никто не чувствовал себя лишним… Понимаешь, Мама? Пора ломать плакатные стереотипы. Ну не дикари же мы во всем другом!
Сын, оказывается, ходил в представительские кабинеты, настаивал, убеждал высоких чиновников начать пока с лестниц. Его потрясало необъяснимое жмотство там, где, он знал, находились деньги на неоправданное мотовство.
– Есть у меня один проект… Я к мэру записался.
– Невидимые мэру слезы, – скептически усмехнулась Мама.
Принц не рассказал ей, как на празднике открытия фонтана в парке, куда уговорил прогуляться Русалочку, они стали очевидцами безобразной сцены. Детский реабилитационный центр вывез поглядеть на фонтан малышей. Здоровые дети с интересом пялились на большую группу сверстников в инвалидных колясках. Подходили близко, с непосредственностью веселых незнаек задавали безжалостные вопросы. Одна мама, уводя оглядывающуюся дочь, в негодовании крикнула сопровождающим группы: «Зачем вы инвалидов сюда привезли, это же морально тяжело детям!» Каким детям – не уточнила. Кто-то громко проворчал: «Весь праздник испортили…»
Вечером Русалочка плакала.
Маму забавляла и тревожила пылкость сына. Взрослый, а так и прет из него замешанный на наивности максимализм! Не без смятенной гордости думала – это она с детства внушала ему: делай все на совесть, живи по совести… В сыне не хватало разумного критического видения. Вот если бы к ее воспитательским стараниям добавился ироничный пессимизм Эдуарда Анатольевича, тогда бы сын наверняка не вырос таким до изумления простодушным. А то стоит один у пластов, наслоенных друг на друга давно и крепко, – собрался запросто их сковырнуть. Невыгодно власти пестовать в народе гуманность. Народ прежде всего – трудовой ресурс и обязан быть здоровым.