Когда я вгляделся в твои черты
Шрифт:
Ребята в зале вовсю выкрикивали их имена, визжа и улюлюкая. Но громче остальных через весь зал горланила Ханджи: «Эрвин! Ты только посмотри! Видал? Это мои красавцы!»
Крепче сцепив руки, они сошлись и вновь разошлись, неустанно двигая бёдрами и работая ногами. Припрыгивая, вращались вокруг незримой точки, позабыв о том, что нужно сделать очередной вдох, позабыв, что дома ворох проблем, что мир отвратительное, грязное и жестокое место. У них осталась только сумасшедшая молодость и растекающаяся по напряжённым конечностям музыка. Когда хрусталём задрожали финальные ноты, ни Эрен, ни Микаса не верили, что всё закончилось так быстро. Челюсти и щёки свело от улыбки, в стопах бешено пульсировало, ладони стали скользкими от пота. Они соприкоснулись лбами в немой благодарности
Вечеринка закончилась в полночь. Компания друзей не стала садиться в автобус для развозки по домам, а двинулась гулять. Закинув руки на плечи друг другу, они слаженно шагали в две шеренги, распевая песни и голося непристойности посреди пустых улочек родного города, который засыпал слишком рано и ещё не успел привыкнуть к молодёжи 21-го века, веселившейся до утра.
Расстались в шестом часу, когда на небе забрезжило бледное зарево, укутанное розовой пеной облаков. Микаса и Эрен, переплетя пальцы, направлялись к дому госпожи Шпигель - в свою обитель сказочного покоя. Возвращаться было страшно: если они сейчас лягут спать, этот вечер закончится навсегда, станет размытым пятном воспоминаний. Но пока они оставались вдвоём, дышали свежестью утра и пылью асфальта, их вечер длился столько, сколько было угодно.
Почти не издавая шума, открыли входную дверь и пересекли гостиную, выбежав в сад. На обеденном столике, укрытом чистой кружевной скатертью, дремал фарфоровый чайник для заварки, к которому теснились знакомые с детства пузатые чашки, осыпанные душистыми лепестками черёмухи. На стуле валялась свернутая в трубку подмокшая газета, а у ветхого шкафчика для садового инвентаря лежали не убранные ими позавчера инструменты. Время останавливалось в тот момент, когда они уходили, любезно дожидалось маленьких гостей и возобновляло бег исключительно по их воле.
Рассветные лучи расплескались по цветущим деревьям, проникли под кожу умиротворением. Микаса отодвинула в сторону посуду и села на краешек стола, не отводя взгляда от своего друга. Его уставшие счастливые черты подсвечивала белизна рубашки: «Такой милый с этим застенчивым румянцем. Ему даже идёт, что так оброс.
– Микаса протянула руку и дотронулась до непослушных прядей.
– Как ты мне дорог! Искренний и смешной. Ты мне дороже многих…»
Госпожа Шпигель всегда просыпалась рано, и сегодняшнее утро не было исключением. Ровно в 6:30 она спускалась вниз и ставила одну из своих пластинок, а после ехала варить кофе. Юные гости не услышали шороха колёс: поглощенные друг другом, они не заметили, как мадам Ренессанс, запустив проигрыватель, тихо подъехала к выходу на задний двор. Она видела их всё так же ясно - внутри «кадра» дверного проёма, освещённых торжеством солнечного света, под звездопадом лепестков, и душу растаскивали по кускам печаль и любовь. В треске бегущей под иглой пластинки звучали их детские голоски - высокие и чистые, так непохожие на эти бархатные трели, доносящиеся из сада. И выученные наизусть строчки из далёкого лета, проведённого в Америке 1968-го, тихо заструились сквозь динамик проигрывателя:
«Неужто это та малышка?
И тот забавный мальчуган?
Так незаметно повзрослели — Как, когда?
Какой она красивой стала!
А он каким высоким стал!
А ведь ещё вчера он был так мал!»?{?}[«Sunrise, Sunset» — классический шлягер из Бродвейского мюзикла «Скрипач на крыше» 1964 г. В данном случае имеется в виду один из самых популярных вариантов в исполнении Перри Комо, включённый в его альбом «Look to Your Heart» 1968 г. выпуска. Перевод песни взят отсюда:
Энергично подняв опавший цветок магнолии, Эрен закрепил его под шпилькой в волосах Микасы и дурашливо нажал ей на кончик носа указательным пальцем.
По щекам госпожи Шпигель скатились немые слёзы, застыв в глубине морщин на подбородке. Прижав жилистую руку к груди, она стиснула ткань шёлковой блузки и тяжело задышала, предаваясь светлым воспоминаниям
«Восход, закат, восход, закат,
О, как дни летят!
И солнцу вслед цветы подсолнухов
Заворожённые глядят…»
***
Всё произошло на глазах у Микасы в считанные дни, на заре лета. Госпожа Аккерман, всегда пассивная и не способная дать отпор, вдруг обозлилась на Бруно с невероятной силой. Она знала про измены много лет, но когда муж ввалился ночью пьяный с какой-то девицей, которую отымел прямо в коридоре на глазах у ошарашенной Микасы, её словно подменили. Устроив Бруно взбучку и выгнав нежеланную гостью, госпожа Аккерман вдруг позвонила старой школьной подруге и ушла с ней на целую ночь. Спустя неделю она в отместку привела домой мужчину. Микаса ожидала какой угодно исход этого странного представления, но вовсе не того, что кавалер её матери начистит морду Бруно и выставит его за дверь.
Мишель оказался решительным и мягким человеком. Он влюбился в госпожу Аккерман с первого взгляда и без лишних расшаркиваний заявил о серьёзности своих намерений, но не давил на свою возлюбленную. Он проявлял деликатность по отношению к Микасе, не собирался открещиваться от неё, как от балласта, не покупал её благосклонность чередой подарков. Зато всё необходимое он незамедлительно ей предоставил и добавил, что девочка может рассчитывать на него, если будет нужно. Июнь пролетел как сумасшедший - наполненный сомнениями, недоверием. Микаса плохо шла на контакт, хотя и проявляла вынужденное дружелюбие. Вечерами она болтала по телефону с Эреном, выливая на него переживания, которыми не могла поделиться с матерью. Ей было страшно. Непривычный домашний покой вселял в неё ужас, что это зыбкий мираж, и он неизбежно превратится обратно в кошмар. Микаса видела, как на улице мама демонстративно льнула к Мишелю, если сталкивалась с Бруно: она его не забыла и, очевидно, ждала какой-нибудь реакции со стороны мужа.
Только бы это всё закончилось. Только бы она унялась и поняла, что отчим был подонком, по которому не стоит тосковать!
В начале июля, одной тёплой ночью, Мишель спонтанно собрал своих девочек и отвёл в парк аттракционов, а затем на завтрак в дорогой ресторан. На часах было пять утра, у Микасы слипались глаза, но она неотрывно наблюдала, как напротив неё от счастья и любви сияла мама в объятиях доброго мужчины, и Микасе стало до того хорошо, что она разрыдалась над тарелкой десерта. С той памятной прогулки она начала потихоньку открываться дяде Мишелю. Подолгу разглядывая в ванной своё тело без единого синяка, Микаса улыбалась и допускала, что всё ещё может измениться самым лучшим образом. Главное, чтобы Бруно не смел возвращаться.
Мишель лишь тогда позволил себе делать дочери избранницы подарки. В его понимании, это было честно. К тому же самой Микасе так было гораздо комфортнее. Её гардероб пополнился новыми красивыми вещами, на руке засверкал золотой браслет, а в ушах первые за шестнадцать лет серёжки. Страх неминуемого крушения новой жизни не покидал Микасу, но она научилась справляться с ним.
Август не собирался махать зною изумрудной рукой, зато вечера его сделались свежее. Жара больше не волновала Райнера и братьев Галлиардов, поступивших в университеты после несколько кругов экзаменационного ада. В честь этого события было решено устроить большую тусовку. Место нашлось быстро: почившая ещё в марте бабушка Жана по отцовской линии оставила внуку наследство - загородный участок с внушительным домом. Родители туда практически не ездили, а вот юного Кирштайна с этим местом связывали тёплые детские воспоминания. Возможность побыть «хозяином хаты» во время пьянки виделась приятным бонусом, к тому же вариант был идеален: пять спален, просторная столовая на первом этаже, опрятная ванная, на заднем дворе яблоневый садик, а рядом с участком раскинулось живописное поле, где протекала бойкая речушка.