Когда я вгляделся в твои черты

Victoria M Vinya

Несмотря на общие интересы, схожий темперамент и одну на двоих порочность, Микаса с трудом представляла, как однажды ляжет с Дементьевым в постель. Это было неловко и странно. К тому же она считала, что поступила как шлюха, когда поцеловала его.

«Испытывать сильные чувства одновременно к двум разным мужчинам как-то мерзко».

Но ночью она не думала о двоих.

Во тьме своей крохотной спальни она призывала воспоминания о хулиганском взгляде зелёных глазищ, о громком шалопайском смехе маленького паршивца, крадущего для неё яблоки из окраинных садоводств, о тёплых руках, обернувших вокруг

её шеи красный шарф холодным вечером.

Она стыдливо молила о влажном прикосновении его языка - ласковом, игривом и робком.

Движения её собственных рук не могли воскресить ту же сладость. Ту самую нежность. Как ни ускорялся темп её пальцев, скользящих между ног, ни учащались тихие стоны, складывающие четыре буквы в заветное имя, он не мог явиться к ней из пустоты, за всё простить и забрать с собой.

Микаса всегда обещала себе, что это в последний раз. Что она больше не будет грезить о близости с Эреном. Не будет позволять тоске по нему завладеть собой. Она клялась каждое утро и каждую ночь нарушала свои клятвы.

Двойную боль ей причиняло состояние Армина, убитого разладом лучших друзей. Микасе хотелось загнать себе под ногти иглы, когда она замечала, как при общении с ней он подбирает слова, если начинал говорить об Эрене. Запертый между двух огней он разрывал сердце напополам и смиренно наблюдал, как оно кровоточит от невозможности повлиять на ситуацию. Микаса чувствовала это нутром и ненавидела себя. Ей было не избежать разговоров об Эрене, ведь Армин был единственным, кто мог рассказать о его самочувствии и о том, когда он наконец вернётся в школу. Микаса тайно мечтала об этом и с той же силой боялась.

Она не могла даже посмотреть в сторону Эрена. Не могла найти в себе увлечённости, с которой всегда добросовестно работала на занятиях. С самого утра Микаса нервно кусала изнутри щёку и потирала друг о дружку стопы ног, по привычке высунутых из обуви. Порой ей мерещилось, что о спину стукался свёрнутый клочок бумаги - один из тех, на которых они раньше писали друг другу всякую чушь на скучных уроках.

На большой перемене она сидела в столовой в одиночестве и краем уха подслушивала болтовню Эрена и Армина. Ей хотелось быть с дорогими друзьями и поддерживать шутки, понятные лишь им троим. Микаса хмыкнула вслух - для себя самой, раскрыла учебник по дополнительным занятиям и с нарочитым интересом принялась изучать строчки, терявшие смысл сразу, как их касались взглядом. За близстоящим столиком горланила большая компания девчонок, злившая Микасу тем, что заглушала единодушным хохотом голоса её друзей.

– Жаль, что Порко выпустился уже: он был самым красивым парнем школы, - со вздохом произнесла одна из девочек.

– Шутишь? Он же придурок и бабник безмозглый! А вот Марсель да, он был офигенным…

– По мне, Джордан Хоук круче их обоих, потому что Галлиарды были дурнями, а в Джордане такой книжный аристократизм.

– Да в любом случае, все они горячее Йегера какого-нибудь, - со смехом заметила пухленькая брюнетка, - он такой стрёмный, что просто фу.

– Ага, вот вроде симпатичный, но такой отталкивающий. Бэ-э…

Микаса усмехнулась и покачала головой, мысленно обвинив девушек в глупости и поверхностности.

– Я стрёмный, - монотонно резюмировал

Эрен, очевидно, тоже услышав неприлично громкую болтовню девушек.

– Чего?
– удивлённо спросил его Армин, потягивая из трубочки молочный коктейль.
– Не пофиг ли, о чём эти курицы кудахчут?

– Да не, ты не понял. Мне как раз нравится быть «стрёмным»: меньше внимания к себе привлекаю. И я ни капли не в обиде на них. Плевать, если честно. Просто забавно было услышать.

– Ну да, ты прав. Они, может, и курицы, но безобидные.
– Армин сложил на поднос фантики и пустую упаковку из-под коктейля.
– Кстати, ты же придёшь сегодня вечером домашку вместе делать? Может, потом кинцо какое-нибудь глянем?

– Я как раз хотел пересмотреть «Криминальное чтиво»?{?}[Культовый фильм в жанре криминальной драмы американского режиссёра Квентина Тарантино 1994-го года выпуска.]. У меня прямо крыша от восхищения едет каждый раз, как вижу сцену танцев Умы Турман и Джона Траволта!

– На мой вкус, самое крутое там - это монолог Л. Джексона! Сцена танца диковатая и смешная.

— Так в этом же вся фишка! В том, какие герои открытые и свободные друг с другом.

«Они будут шутить и обсуждать кино. Без меня. Неужели я в самом деле поверила, что могу легко с этим справиться? С тем, что никогда больше не будет как прежде… Отпусти! Это был твой выбор, нечего сопли на кулак мотать, как слабачка. Ты больше не ребёнок. Просто двигайся дальше».

По окончании занятий Микаса вылетела из школы и помчала к дому. Прочь от тревог и сжигающих воспоминаний, прочь от чувства вины и ненужности. Полы не завязанного пальто винного цвета болтались на ветру, подобно подбитым крыльям, грудь обдало осенним ветром. Микаса изредка поглядывала вниз, боясь, что мокрая грязь могла испачкать юбку или пальто: у неё никогда не было столь дорогих, роскошных вещей, и было бы провалом их испортить. Когда она вышла на бетонную дорожку вдоль жилых домов с подстриженными лужайками и в очередной раз посмотрела, не обрызгалась ли, тотчас налетела на чей-то потерянный игрушечный грузовик и рухнула вниз, порвав колготки и разодрав колено.

Микаса взвыла, но сразу же осеклась и натянула маску царственного терпения. «Жалкая и неуклюжая дурында! Так тебе и надо!» - отругала она себя и села на обочине, обливаясь немыми слезами и шикая от боли. Свалившаяся из ниоткуда «небесная кара» принесла ей пропитанное гнилью и отвращением к себе удовлетворение. Даже подниматься и идти дальше не хотелось. Микаса вообразила, как ложится где-нибудь рядом под куст, в большую гору листьев, и разлагается в ней, поедаемая червями. Пусть уж лучше так.

Шаркающий плетущийся шаг по бетонке. Энергичные ноги в белых обляпанных грязью кроссовках с неряшливо завязанными шнурками. Остановились. Двинулись в её сторону. Замерли подле.

Микаса сглотнула, медленно подняла голову и уставилась в хулиганские зелёные глазища.

Эрен молча достал из рюкзака бутылку воды и пачку пластырей, которые Карла собственноручно пихала в груду тетрадей и пожёванных карандашей, потому как знала, что в жизни её сына это главнее любых таблеток. Опустившись на корточки, он шустро промыл рану Микасы под пулемётную очередь тихих девичьих ойканий и старательно заклеил.