Когда я вгляделся в твои черты
Шрифт:
«Печальный и прекрасный. Совсем как в тот далёкий вечер, когда он подарил мне свой шарф».
По-хозяйски достала из его карманов пачку сигарет и зажигалку, вложила в рот Эрена одну штуку и поднесла трепещущий огонёк. Над их головами взвились густые клубки дыма. Сухие листья жалобно скреблись по земле и сбивали друг друга.
Праздновать Рождество с семьёй Микаса не желала. Куда уютнее было провести вечер в компании Армина. Они сидели у него дома в одинаковых пижамах с оленями и снежинками, щёлкая на ютубе праздничные кинообзоры. Обложившись закусками и поставив рядом с кроватью графин глинтвейна,
– Слушай, Арми, ты не знаешь, почему Эрен уехал?
– заговорила вдруг Микаса.
– А я уж было подумал, что ты не станешь спрашивать. Особенно в эту ночь.
– Он себя так странно ведёт с тех пор, как мы поссорились, и мне всё чаще приходит в голову, что дело не в разбитом сердце. Или не только в нём. Не знаю… Просто уехать на новогодние каникулы по волонтёрской программе помощи бедному африканскому населению - не безумная прихоть юного идеалиста, а результат каких-то немыслимо сильных переживаний, о которых он никогда прежде не говорил.
Армин резко выдохнул, прижался спиной к стене и обхватил обеими руками колени.
– Ты не представляешь, как же мне хочется вас обоих послать на хер, когда вы начинаете спрашивать друг о друге…
– Он тоже спрашивает обо мне?
– Разумеется, дурёха!
– Армин печально хмыкнул.
– Только и думаю о том, какого чёрта вы сами не зададите друг другу эти вопросы, ведь очевидно, что скучаете и всё такое. Ты можешь набрать ему. Или сообщение настрочить: это несложно, поверь.
– Я больше не могу ему написать. Не могу с ним дружить. Не могу его… - Она умолкла и стиснула зубы.
– Извини, конечно, но это какая-то тупая ебанина! И я ещё молчу о том, что не понимаю, как ты вообще спуталась с тем типом да ещё и замуж за него собралась выскочить. Выскочить - не выйти. Знаю, у тебя в семье полная жопа, но это уже слишком.
– Я не могу всего объяснить.
– Говоришь прямо как Эрен.
– Налив себе глинтвейна, Армин сделал несколько больших согревающих глотков.
– Насчёт него: я ещё мог объяснить банальным любопытством его внезапный интерес к истории Холокоста?{?}[Истребление нацистской Германией во время Второй мировой войны еврейского народа.] и геноцида в Руанде?{?}[Массовая резня в Руанде, произошедшая в 1994-м году, в результате которой представители племени хуту истребили по разным оценкам от 800 тысяч до 1 миллиона человек из племени тутси.], а потом, буквально за несколько дней до его отъезда, у нас состоялся весьма странный разговор.
Микаса внимательно посмотрела на своего друга и вопросительно сощурилась.
Армин запомнил до мелочей содержание той беседы, она въелась ему под кожу, словно отрава, и вызывала приступы бессонницы. Тем вечером они впервые за последние месяцы говорили открыто и о Микасе, и о терзаниях Эрена.
– Видишь ли, дело не только в разбитых любовных надеждах, - признавался ему Йегер, - я бы даже сказал, дело не столько в них, сколько в моём отношении к миру. Ты удивишься, но у меня были очень жестокие… выводы обо всех людях, живущих на земле. Я рыдал и чувствовал бессилие. Гнев, несоизмеримый с моей ничтожной личностью. Всё думал, могу ли я победить ненависть. Где взять для этого силы? Даже пришёл к выводу, что решение проблемы нужно взвалить на себя одного. Чтобы никто
– Ты хоть осознаёшь, как это крипово звучит? К тому же я не особо понимаю, о чём именно речь. Ну, типа, я тоже переживаю из-за расизма, из-за того, что люди навоеваться друг с другом не могут и вообще создали хрень вроде ядерки. Но у меня неприятное ощущение, что ты несколько о другом.
— Понимаешь, когда-то я был убеждён, и это не метафора, что единственный способ исцелить мир от ненависти и жестокости — это истребить всё человечество. За боль и разочарования. Я бы покончил со всем собственными руками.
С минуту Армин не мог подобрать ответ и лишь в растерянности изучал лицо лучшего друга. За окном безмятежно и густо падал декабрьский снег, устлав холодной белизной палисадник, деревья и фонарные столбы. Могильный холод прокрался и в сердце Армина.
— Как-то мне жутко от того, что у тебя внутри. Ты прежде не делился, хотя оно и понятно почему.
– Наверное, у меня крыша из-за этого немного протекла… - Эрен улыбнулся - измождённой и смиренной улыбкой висельника, шагающего на плаху в кандалах.
– Я слишком увлёкся. Серийные убийцы тоже так начинают - с губительных фантазий. Мне и самому от этого жутко. От того, какое я чудовище глубоко в душе.
– Неужели ты и впрямь так считаешь?
— Больше не считаю. Не знаю, поступил бы я тогда иначе… В смысле, я ерунду говорю, прости. Хотел сказать, что всё ещё считаю мир отвратительным и прогнившим, но хочу спасти его иначе. Знаю, я ничего не сумею изменить, не свергну зло. Но буду делать всё, что в моих силах, даже на износ. Только так я смогу им всем отплатить.
– Звучит так, будто ты уже истребил всё человечество… Вот знаешь человека много лет, а он тебе однажды внезапно своего внутреннего Гитлера как выкатит…
– Ты сейчас приготовился к очередной «искромётной шутке» про мои немецкие корни?
– Лицо Эрена вдруг сделалось веселым и беззаботным.
– Не осуждай эту мою маленькую идиотскую слабость!
– И не думал, мне пофигу. Я ж папулина гордость во время его долгих созвонов по скайпу с роднёй из Дрездена!
– Эрен захохотал, схватившись за волосы на макушке.
– Да нам твои знания немецкого и пригодились лишь для того, чтобы в двенадцать спародировать дурацкую сценку из «Клиники»?{?}[Армин говорит о сцене из американского комедийно-драматического телесериала «Клиника» (2001-2010 гг.). В 20 серии 2-го сезона главный герой, молодой врач, пытается наладить контакт с пациентом из Германии и уходит в одну из своих комичных фантазий, в которой танцует с ним под песню немецкой группы Nena «99 Luftballons».], когда ты орал на весь пустой дом «99 воздушных шариков»!
– Если бы ты тогда додумался снимать меня на телефон, то мог бы шантажировать этим видео до конца моих дней!
Закончив рассказ о той беседе, Армин наконец-то улыбнулся, и это немного согрело Микасу, потому что прочее привело её в замешательство: она и прежде подспудно ощущала в Эрене первобытную злость, но никогда бы не подумала, что в его душе творился подобный ад.
«Это не всплыло бы в нём без причины. Нет никакой случайности в том, что Эрен заморочил себе голову такой жутью как раз под нашу ссору. Это моя вина. Я принесла смятение в его рассудок».