Когда я вгляделся в твои черты
Шрифт:
Спустя год бумажной волокиты и нервотрёпки Лилиан переехала в Ленинград, чтобы стать «Лилечкой» для любимого Александра и вскоре родила ему сына. С самого рождения Вадим рос в атмосфере двух культур и языков, мечтая когда-нибудь посетить родину матери, куда не было возможности выехать вплоть до 90-х годов.
Перестроечная юность наградила его любопытством и противоречиями. С одной стороны, он мечтал о чистой и светлой любви, как у отца с матерью, с другой - жадно рвался познать все грани телесной чувственности, но стыдился своих желаний. В старшей школе Вадим начал встречаться со своей первой любовью Таней Ласточкиной - воплощением собственного идеала женщины: нежная, кроткая и мудрая, с аристократическими чертами
Ютясь с молодой женой в коммунальной квартире, Вадим мечтал осыпать её дорогими подарками и обеспечить будущим детям безбедное существование. Совмещать учёбу в институте и торговлю на рынке было тяжело, но Дементьев постоянно искал новые способы заработать больше денег, даже нелегальные, и постепенно обзаводился весьма опасными связями. Первая попытка создать бизнес с нуля оказалась провальной и опустила его на самое дно отчаяния, но его ласточка - его Таня - всегда находила силы для них двоих и верила в мужа, даже когда не верили ни друзья, ни близкие. В эти серые дни обессиленный Вадим лежал головой на её коленях, вслушиваясь в тихие убаюкивающие песни, и его сердце разрывалось от любви: «Даже если у меня не останется ничего, она будет рядом. Я не очень-то верю в бескорыстную доброту, в дружбу на всю жизнь или политику, но её любовь - моя религия. Это самое бесценное для бестолкового валенка, который больше ничем не дорожит».
1997-й год стал для Дементьева счастливым. Родилась дочка Оля, подарившая ему ещё одну причину вставать по утрам. Дела потихоньку шли в гору, в первую очередь из-за того, что Вадим сблизился со своим одногруппником Игорьком Тополёвым, который обожал деньги и «мутные схемки» даже сильнее, чем сам Вадим. Игорьку, правда, недоставало ума и такта, зато он был беспринципным пронырой, готовым на всё. Для него ничто не имело значения, кроме хруста купюр. Новый экономический строй сожрал его целиком, скверно переварил и выблевал где-то на обочине дороги между Питером и Москвой.
Накидавшись в баре виски, Игорёк превращался из перспективного бизнесмена в умудрённого жизнью философа и знатока людских душ.
— Самая святая женщина в твоей жизни — это мама. Остальные - шкуры! Эгоистичные сучки, которые заботятся только о себе, им плевать на брак и на заботу о мужчине, - утверждал он.
— Танюшка не такая.
– Но после родов, согласись, уже не торт?
– промямлил Тополёв, вытирая рукавом красного пиджака пролитый на стойку алкоголь.
– Игорь, если ещё раз вякнешь что-то про мою жену, я тебе рыло начищу, - спокойным тоном попытался урезонить приятеля Дементьев.
– Слушай, прости меня, братан.
– Он сердечно приложил руку к груди.
– Но бабы, знаешь, абсолютно все имеют срок годности. Самые скоропортящиеся либо изначально страшненькие, либо хорошенькие и гулящие - те, что быстро растрачивают себя направо и налево. Надо успеть полакомиться как можно большим количеством вторых.
Это звучало отвратительно и вульгарно. В двадцать один Вадиму не наскучила жена, а интимная жизнь была вполне приличной. Но гадкая и пленительная мысль о доступном теле, о раскрепощении, о свободе от оков приличия вспорола ниточки рассудка ржавым складным ножом. Он вдруг снова ощутил себя подростком с дрожащими коленями, подглядывающим в дверную щель за тем, как двоюродный брат смотрел «забугорную» порнографию на купленном у фарцовщиков видеомагнитофоне.
В начале нулевых жизнь Дементьева круто изменилась. Строительный бизнес, который он поднимал с приятелями, стремительно развивался и приносил солидный доход. Каждый год новый автомобиль, дорогие подарки родственникам, отдых за границей с семьёй и недвижимость в Италии - он не отказывал себе ни в чём. Его мечта схватить судьбу за горло и по максимуму всё контролировать
Неизменную радость приносила лишь Оля. Сколько бы он ни баловал дочь, она оставалась неприхотливой, доброй и щедрой. Её ровесницы грезили о Барби, а Оля вздыхала по советскому резиновому попугайчику, которого нельзя было забрать из детского сада. Тогда Дементьев накупил целый ящик новых игрушек и передал их учреждению, попросив взамен отдать Оле заветного попугая. Ему нравилось быть её героем.
Но Вадим чувствовал, как с каждым днём холодеет к любимой жене, и это приводило его в смятение. Чем он становился старше, тем больше желал огня, чего-нибудь неправильного, дикого. Таня была романтичной и светлой, а предложить ей попробовать в постели что-нибудь необычное казалось постыдным.
Случай свёл Дементьева с Радой. Шумная, весёлая, капризная и страстная — она была далека от его идеала. Тополёв таких называл «эгоистичными шкурами». Вадима околдовали её озорные чёрные локоны и хищные карие глаза. Рада грязно шутила и неутомимо занималась самым разным сексом. Но её склонность брать инициативу в постели раздражала Дементьева, и их общение постепенно сводилось к идее укрощения её нрава, который, по иронии, и пленил его когда-то.
Возвращаясь от любовницы домой, он подолгу глядел, как Таня гладила Олю по волосам перед телевизором, и ненавидел себя: «Почему я не могу любить тебя так, как раньше? Я настолько оскотинился, что не могу быть доволен, когда у меня есть всё. Человеку никогда не бывает достаточно. С этим нужно просто жить. Со всеми женщинами я подписываю разные договоры: ты любишь меня таким, какой есть, Рада любит мои деньги и взамен раздвигает ноги. В обоих случаях выходит честный обмен. Но будь в тебе хоть немного её пыла, я бы никогда даже не посмотрел в сторону других женщин. Догадываешься ли ты о моих изменах? Винишь ли себя? Может быть, ты тоже кого-то себе нашла? Даже думать не хочу! Никогда бы ни с кем не разделил то, что принадлежит мне».
Рада извела его, сожгла, испепелила. К тому же просить стала больше, чем отдавала. А вскоре и вовсе завела ещё одного ухажёра. Дементьев, не привыкший терять власть, разорвал их порочную связь, заодно избавившись от губительного чувства вины.
В погоне за свежими эмоциями и ростом дохода он решил перебраться с семьёй на Парадиз. Решение, сулившее душевное исцеление, обернулось для Дементьева кошмаром.
Когда после аварии он сидел весь в крови на тротуаре, сжимая в объятиях бездыханное изуродованное тело десятилетней дочери, в его голове всё вертелась картинка их первой семейной прогулки по Сигансине. Таня фотографировала цветы, а Оля гонялась за бабочками и махала руками всем пролетавшим в небе дирижаблям… Сегодня утром он заплетал её золотистые косы, бросал дольку лимона в горячий чай и просил одеться теплее. Всё как всегда. Теперь в разметавшихся волосах дрожали густые рубиновые капли, а курточка была разодрана и измазана грязным снегом.
После похорон Вадим не пустился во все тяжкие, с головой уйдя в работу. Иногда по вечерам он мог напиться в одиночестве, но к утру был на ногах и в трезвом уме. Скорбь многократно усилила чувство вины за измену, причислила погибшую супругу к лику святых и медленно стачивала рассудок. Навещая родных, он надевал маску стойкого бойца, который старался быть прежним вопреки чудовищной боли.
Тридцатидвухлетие Вадим отмечал с размахом - в дорогом ресторане и с толпой гостей. Безвкусные блюда, опостылевшая выпивка, неинтересные разговоры и полные жалости взгляды. Больше ничто не имеет смысла.