Когда загорится свет
Шрифт:
— Это сказка Шехеразады, правда, мама? — благоговейным шепотом спросила Ася.
— Да, да, доченька…
— А ты опять плачешь, какая ты плакса стала, мама, это ужас!
— А ты дай маме поплакать, это ничего, это от радости, — снова объяснил Евдоким и беспокойно затоптался на месте.
— Ишь как выдумал Алексей Михайлович… Вот и дали свет… А из-за этих прожекторов было столько беготни, столько разговоров, ну все-таки успели как раз сегодня. На улицы-то, может, и не пустят, подождут до завтра.
— Нет, нет, именно сегодня, — возразила Людмила. Она знала своего Алексея.
Кто-то прошел по освещенному льющимся светом двору.
— Мамочка, вот папа!
Людмила подалась вперед, но не могла двинуться с места. Вдруг вспыхнул фонарь около сторожки, и в его свете она увидела Алексея. Он шел, сгорбившись, глаза провалились, щеки впали. Он был какой-то другой, постаревший и в то же время помолодевший, как смертельно усталый юноша.
— Люда! Какой сюрприз! А я как раз хотел звонить домой.
— Я не могла выдержать…
До чего же просторны были объятия Алексея, обхватившие их обеих — и Людмилу и Асю. До чего же сильны были эти объятья, окутывающие полным покоем.
— Алексей, Алексей, какое счастье! И как раз сегодня, как раз сегодня ты…
— Да, да, Люда…
Он пошатнулся.
— Алексей!
— Ничего, это ничего, немножко закружилась голова. Пойдемте, присядем на минуту.
Он тяжело опустился на скамейку у сторожки. Прислонился головой к стене. В ушах гудело, звенело, ноги вдруг налились свинцом. Весь мир кружился в бешеном водовороте, но над всем этим плыли, мерцая, золотые волны.
— Ну что, маленькая, — спросил он со слабой улыбкой, — увидела сказку Шехеразады?
— Я видела, как загорелся свет.
— Ну вот… Посмотри, как он горит!
— Сказка Шехеразады? Ты же обещал…
— Вот, вот. Видишь, дело было так… Помнишь, я рассказывал тебе о Тамерлане?..
— Ох, опять о Тамерлане?
— Нет, нет, но начать нужно с Тамерлана.
Он умолк. Но девочка потянула его за рукав.
— Ну и что? Ну и что?
— Видишь ли, понесся по свету прах с гробницы Тамерлана, и во всем мире стало темно. Во мраке вылуплялись огромные ядовитые пауки и ткали свою сеть, густые липкие нити. Во мраке рождались волки, хищные и жестокие, с пастями, дышащими жаждой убийства, заводилась зеленая плесень, оседала на белых стенах домов, душила веселые, голубые и розовые краски в комнатах, где жили люди. Тьма тяжким бременем ложилась на человеческие сердца. Ибо Тамерлан ненавидел свет и сеял тьму. И свет стал исчезать, угасать, умирать, не в силах перевести дыхание. Он уже не горел высоким пламенем, а лишь тлел слабым, маленьким огоньком. Он прятался по уголкам, за затемненными окнами, дрожал от страха, что придет владыка тьмы и затопчет, задушит, погасит.
— И потом, что потом?
— А потом пришли люди и начали борьбу с мраком. И свет запылал, загорелся, как факел. Спрятались в темные норы испуганные пауки, скрылись в лесных чащах хищные звери, от людей ушла ночь, и всюду загорелся ясный, радостный свет.
Алексей умолк. Ася вздохнула.
— И это последняя сказка Шехеразады?
— Почти. А теперь я еще на минутку пойду в турбинный зал, а вы подождите, и мы вместе
— Вместе? Ах, чудесно, папочка!
— Ну, вот видишь! А ты знаешь, клоп, что уже два часа ночи? Скандал, чтобы дети в такое время не спали.
— Но ведь сегодня совсем особенный день, папочка, ты ведь сам не хотел бы, чтоб я спала, правда?
— Ах ты, умница… Конечно, не хотел бы! Теперь мы пойдем домой, и, знаешь, что сделаем?
— Не знаю.
— Зажжем свет, понимаешь?
— Какой свет?
— Электрический. Эле-ктри-ческий, самый настоящий свет, ты уже, наверно, забыла, как это делается? Поворачивают выключатель!..
— Ну вот, какой ты! Ты же прекрасно знаешь, что я помню. Я же видела, как ты устраивал выключатели.
— Смотрите, а я и не знал!
Он ушел. Гудело, пульсировало огромное сердце машины, алмазным блеском сияла электростанция, высоко вверху металось пламенное знамя.
Евдоким стоял, опершись на свою палку, молчал, и седая голова его покачивалась из стороны в сторону.
— Туда, туда смотрите!
Они обернулись. На улице в ветвях деревьев блеснул мутный красный огонек. Появился и погас, как придушенный. Мрак стал еще гуще, непроницаемее, казалось, он клубится, двигается, как туча. Но вот постепенно во мраке снова замерцал ряд красноватых мутных шаров, протянувшихся вдоль улицы.
— Это фонари? — едва слышно прошептала Ася.
— Да, да, смотри!
Мутные красноватые шары на глазах светлели. Свет усиливался, терял рыжий оттенок и вдруг, как по мановению волшебной палочки, ярко засиял.
— Ах!
Крики вдали усилились, стали доноситься звуки музыки.
— Люди радуются!
— Да, доченька, все радуются, сегодня все радуются.
Евдоким очнулся от молчаливого созерцания.
— Я позвоню в гараж, пусть пришлют машину, пора.
Но в этот момент подошел Алексей.
— Нет, нет, старик, не нужно. Я хочу пройтись по городу. Какие сегодня машины, правда, Люда? Пойдем пешком?
— Да, да, разумеется, только ты такой усталый…
Он взял ее под руку. Ася уцепилась с другой стороны.
— Я тоже, как мама, я тоже!
— Ну, попробуй!
Маленькая ручка скользила по рукаву отца, девочке приходилось приподниматься на цыпочки, но она не уступала. Сегодня, в эту необычную ночь, когда она не спала, как взрослая, ей хотелось идти под руку с отцом, тоже как взрослой.
На углу под фонарем они увидели толпу. Кто-то взлетал вверх и падал на подставленные руки.
— Качать лейтенанта, качать, ура!
Только теперь они поняли, как шумно в городе. Там, за забором, грохот машин заглушал все звуки. Но здесь, на улицах, все кипело и клокотало, как в светлый праздничный день. Видимо, никто не хотел оставаться один. Тянуло к людям, к общей, разделяемой всеми радости. Посреди мостовой, взявшись под руки, маршировали толпы мужчин и женщин, раздавались и перемешивались между собой песни. И как только где-нибудь показывалась военная форма, тотчас же находились сотни рук, подбрасывающих военного вверх, и сотни голосов кричали «ура». Из домика на углу вышел старик с бутылкой подмышкой и рюмкой в руке.