Когда закончится декабрь…
Шрифт:
Но на этом испытания не заканчивались. В день мероприятия Евгения с самого утра приезжала к Глаше домой, привозила целый чемоданчик с какими-то красками, тенями, карандашами, основами, кремами, подводками и пудрами. В этом заветном чемоданчике лежало столько всего, что у Глафиры дух захватывало.
– Господи, неужели всем этим можно пользоваться?
– Еще как, – Евгения старательно раскладывала все на столе. – Ну? Присаживайся.
– Может, не надо? – Глаша осторожно пыталась отвоевать право на самоопределение. – Посмотри, я и так хорошо выгляжу. Немножко румян, и просто диво как хороша,
– Садись без предисловий, – сурово кивала на стул подруга.
Часа через два Глафира подходила к зеркалу и не узнавала себя.
– Кто это?
Евгения довольно похохатывала.
– Классно? Видишь, какая ты очаровательная?
Глаша никакого очарования в своем новом отражении не замечала, но, понимая, что спорить бесполезно, безропотно соглашалась.
– Ладно. Так и быть. Пойду, как дурочка, лишь бы тебе нравилось.
В личной жизни Глафиры тоже сильно штормило, ей никак не удавалось обрести самое главное…
С детства приученная к мысли о том, что семья – главное сокровище современной жизни, Глафира неосознанно к этому и стремилась. Но тут начинались всевозможные заморочки.
Первый раз Глаша влюбилась в школе. В десятом классе к ним в класс пришел новый мальчик, в которого сразу втрескались все девчонки десятого «Б». Что в нем было эдакого, теперь никто и не скажет, но факт оставался фактом. Парнишка быстро сообразил, что стать любимцем большей половины класса – настоящий подарок. И сумел извлечь из этого выгоду по максимуму: одна одноклассница делала алгебру и геометрию, вторая рисовала контурные карты, третья переписывала конспект по истории… Глаше досталась, как сам парень говорил, самая почетная роль – она стала его оруженосцем. Но так как оружия у мальчишки не имелось, Глаша повсюду таскала его портфель. И делала это с таким упоением и счастьем, что лучшей доли для себя и не желала.
Все, конечно, испортила Евгения. Появившись в классе после долгой болезни, подруга с ужасом обнаружила, что Глашка носит портфель за здоровенным парнем.
Не понимая, в чем подвох, Женька на перемене кивнула подруге:
– Пойдем, поговорим.
Глаша, оглянувшись на парня, уже стоящего в дверях, отмахнулась:
– Некогда мне. Потом поговорим.
– Он пусть идет, а ты останешься, – насупившись, Женька встала у нее на дороге. – Надо поговорить.
– А это? – Глаша растерянно прижала портфель парня к груди.
– Отдай немедленно.
Глаша безропотно опустила голову и виновато глянула на мальчишку.
– Держи свой портфель. Извини.
– За что ты извиняешься? Этот лось на две головы выше тебя, а ты его сумку носишь! Спятила?
– Ну и что? Я его паж, – пожала плечами Глафира.
– Дура ты, а не паж, – Женька возмущенно постучала себе по лбу.
– Он мне нравится, – всхлипнула Глаша.
– Нравится – разонравится. Невелика потеря.
На этом первая любовь, так безжалостно растоптанная Евгенией, закончилась.
После школы Глафира поступила на филологический факультет. Впервые оставшись одна, без верной подруги, почему-то отдавшей предпочтение энергетическому институту, она даже поначалу растерялась. Но эта растерянность длилась дня три-четыре, не больше.
Зато потом Глафира внезапно ощутила такую свободу, от которой
Но уже месяца через два Глаша затосковала. Ей ужасно не хватало вечно брюзжащей подруги, не доставало ее советов и замечаний, ее заботы и энергии. Конечно, они встречались все это время, ходили в кино, в театр, но этого короткого общения Глафире оказалось недостаточно.
Она мучительно приспосабливалась к новой реальности. Долго перестраивалась. Потом, правда, привыкла, понимая, что подруга не может из-за нее бросить институт или переселиться к ней жить. Глафира примирилась с этой жестокой действительностью, но школьные годы, когда они с Женькой каждую минуту были рядом, всегда вспоминала с тоской и слезами.
Время шло. Глаша взрослела. Но не менялась. Она все так же была доверчива, медлительна и наивна. И вот тут-то, но третьем курсе, ее настигла настоящая большая любовь. Глаше пришлось очень нелегко в ту пору…
Она влюбилась в доцента кафедры языкознания. Ему уже исполнилось сорок лет, он был женат и абсолютно погружен в законы и правила своего предмета. Студенток любил, но только в рамках дозволенного: мог пошутить, подмигнуть, на экзаменах не топил, на зачетах трудных вопросов не задавал, на субботниках даже помогал мыть окна и на равных со студентами обсуждал факультетские новости. Доцент умел внимательно слушать и значительно молчать.
Не зная, как его заинтересовать, Глаша записалась к нему на спецкурс, завалила вопросами по курсовой работе, забегала на кафедру на переменах, встречаясь в буфете, уступала свою очередь. Доцент ничего не замечал, был спокоен, корректен и деликатен.
Тогда Глафира придумала писать ему письма. Но ее филологическая натура не позволяла писать любимому то, что напишет любой, невзначай прикоснувшийся к ручке. Такого она себе позволить не могла. Нет! Она писала ему не письма, а настоящие послания! Не текст, а песни. Оду любви, прозу в стихах!
Устроившись вечером в кровати, Глаша раскрывала большую клетчатую тетрадь и, положив ее поудобнее на коленях, самозабвенно писала прозу, которую можно было положить на музыку, потому что в самих строках уже звучала такая поэзия, что душа возносилась от ликования.
Первое письмо далось нелегко…
«Я закрою глаза и наугад напишу твой портрет. Едва касаясь кистью листа, волнуясь и тревожась, вспомню твою улыбку. Неумело смешивая краски, краснея от смущения и неуверенности, дрожащей рукой набросаю брови, нос, глаза…
Сосредоточившись, наморщив лоб и напрягая обманчивую, ускользающую память, перепробую все краски, пытаясь добиться нужного оттенка… Трону кистью красный цвет, словно ягоды рябины в первый мороз, перемешаю с нежно-розовым, как ранняя утренняя заря, и добавлю малинового, словно сок зрелой ягоды. Это губы. Чувственные, нежные, страстные…
Ну, вот… И я стала художницей. Я закрою глаза и напишу наугад тебя снова. Я нарисую любовь…»