Когнитивная симфония
Шрифт:
— Ты обещал не торопиться с выводами.
— Не торопиться? — Андрей глубоко вдохнул, стараясь успокоиться. — Человек не имеет права решать, чья жизнь ценнее!
— А разве моя жизнь для тебя не ценнее других? Не лги хотя бы себе, Эндрю.
— Но... — он запнулся. Если встанет выбор, кого спасти, Ре или незнакомого человека — кого он выберет? Чья жизнь ему более дорога?
Ре права, не стоит себя обманывать.
— Вы не дослушали, — сказал Келлер.
— Ладно, — Андрей заставил себя расслабиться и сесть обратно. — Я весь внимание. Но не могу обещать, что в итоге не вмажу вам.
— Я учту это, — невозмутимо парировал учёный. — Вы знаете, почему мы улетели на эту планету?
— Вы ведь мне рассказывали. Лечение ординаторов, потом — модификация...
— Нет, — прервал его учёный. — Это было целью, но не причиной. Причина лежала в известных вам этических принципах, в регрессивном консерватизме правительства Фрейи, которые только и могли, что повторять древние, как мир, слова. Человеческая жизнь — бесценна, человека нельзя рассматривать как объект для эксперимента, и так далее. Они не задумывались, что сами же попирают эти принципы, когда разрабатывают и тестируют, например, лекарство от рака.
— Но....
— Поэтому мы улетели сюда и начали работу, — спокойно продолжал Келлер, не обратив на попытку вставить слово никакого внимания. — Сначала мы просто выбрали меньшее зло. Совершили нечто аморальное, чтобы в итоге добиться благих целей. Исцелили ординаторов. Сколько лет было девушке, которая погибла ради вас, мистер Комаров? Тридцать? Тридцать пять? Срок жизни ординаторов Фрейи слишком короткий, и она это знала. Вполне возможно, что осознание этого успокаивало её в последние моменты перед смертью.
— Раньше я бы стал спорить, — сказал Андрей. — Но не сейчас.
— Раньше ты считал ординаторов калькуляторами, — Ре села рядом, запахнув покрывало, и Андрей ощутил, как по телу пробежала тёплая волна. Наверное, подумал он, это можно считать главным аргументом в пользу человечности Ре, будь она хоть трижды ординатором, с нейрошунтом или без.
Калькулятор нельзя полюбить.
— Продолжайте, — Андрей почувствовал руку Ре на бедре и напряг силу воли, заставляя себя вернуться к разговору. Всё-таки слишком уж заводит его эта женщина. Последний раз подобное пилот испытывал очень, очень давно. Можно сказать, почти никогда.
— Мы выполнили задачу, — Келлер деликатно не заметил движений Ре. — Наши ординаторы пока не выявляют признаков деградации, хотя первые из них уже приблизились к критическому порогу. И возник вопрос, что делать дальше.
Он почти повторил слова Луарана — и дополнил их.
— Дальше? — переспросил Андрей.
— Именно. Мы решили проблему куда быстрее, чем ожидали. Переоценили её сложность. А просто сидеть и ждать десятки лет, пока можно будет на практике подтвердить успех — слишком скучно. Понимаете? Думаю, да, вы ведь уже встречались с Хирургами. Мы боремся со скукой всё время, что живём на Клэр. Человек ведь так устроен, что не может жить без новых впечатлений, иначе его жизнь превращается в существование. Один из вариантов решения проблемы — работа. Ею мы и занялись.
— Терраформирование?
— Верно. Это оказалось вполне подходящим проектом. Начальные этапы получилось запустить и с нашими скудными силами, а дальше эта система поддерживает сама себя, нужно лишь контролировать её. Параллельно мы занялись разработкой новых форм человека — надо ведь кому-то населять город. И, конечно, кто-то из образцов оказался неудачным.
Андрей глубоко вздохнул. Закрыл глаза, сосчитал до пяти. «Образцы» вновь вызвали у него почти остывшее желание хорошенько врезать Келлеру — хотя бы уже за использование этого слова по отношению к людям. Если необходимость исправления жизни ординаторов пилот со скрипом признавал, то сейчас учёных Клэр не могло оправдать ничто.
— Вы думаете, мы убийцы, — сказал Келлер. В его глазах не было никаких эмоций, одно равнодушие, а лицо напоминало застывшую маску.
— Думаю, — согласился Андрей.
— Тогда представьте себе жизнь такого человека. Бесконечный кошмар, из которого нет выхода. Клетка, которой служит собственный разум. Вечная боль, которую не снимет никакое лекарство. Конечно, можно найти немало примеров людей, которые смогли преодолеть свою увечность. Но сколько найдётся сломавшихся? Эвтаназия — лучший выход для таких, как они.
— А вы не думали, что сами могли бы оказаться на их месте? — зло выговорил Андрей.
Келлер пожал плечами.
— Я бы предпочёл эвтаназию. Смерть — всего лишь прекращение существования, мистер Комаров. Негатив несёт не она, а то впечатление, которое смерть оказывает на живых. Сыновья и дочери плачут над телами родителей, умирающий мучается в агонии, а невольные свидетели ужасаются этому. Но мёртвым уже всё равно. Если смерть безболезненна, если о ней никто не узнает, если позволить жить этому несчастному созданию — куда худший поступок, чем убить его, почему мы должны поступить иначе?
Андрей молчал. Возразить ему было нечего — кроме разве что избитых фраз вроде ценности человеческой жизни, над которыми Келлер посмеялся ещё в самом начале разговора. И не хотелось смотреть на проблему с этой стороны, со стороны бездушного циника, для которого люди — всего лишь образцы.
В который раз происходящее отказывалось укладываться у него в голове. Безумный внешне, мир Клэр оказывался безумным и внутри. Всё то, что было привычным для него, здесь было иным. Все запреты, вросшие в его сознание, здесь ломались, уничтожались, будто их и не было.
Семейные ценности, над которыми тряслись консерваторы Фрейи, здесь попросту не существовали. Целой индустрии развлечений будто и не было. Даже от искусства остались только жалкие капли — Клэр будто была одной огромной лабораторией, где учёных заперли, да так и забыли. А они, кажется, не особо и рвались наружу.
Они игрались в своей песочнице, вылепливая из глины человечков и давя их, если работа не удалась.
— А стоило ли оно того? — наконец спросил он. — Я был неправ: вы не убийцы. Вы хирурги умов. Потрошите мозги, создаёте уродов, а потом избавляетесь от их. И для чего это всё? Исправить ординаторов — хорошо, я согласен, эти жертвы были не напрасны. Но дальше?